Меню: "Записки и воспоминания. 1888-1908 г.г."; Бібліотека
  Версія для друку   На головну

LIV.

Слухи о войне с Японией. — Ожидание войны. — Начало 1904 года. — Кончина и похороны епископа Илариона. — Известие о перерыве дипломатических сношений между Россией и Японией. — Ночное нападение японцев на русский флот в Порт-Артуре.

Догорели праздничные огни, зажженные в память и честь И. П. Котляревского — и потянулись обычные будни, безмятежное течение которых все чаще и глубже начали волновать слухи о близкой, неминуемой войне с Японией.

Приближался конец года, — слухи становились настойчивее, разговоры тревожнее, но все таки почти никто не верил в возможность и неизбежность войны, — а тем более несчастливой.

Правда, — о японцах, о японской армии говорили много, отдавали должное, — но в обывательской среде ни минуты не сомневались, что "япошкам", в случае войны с Россией, не сдобровать, хотя и нам придется, быть может, тяжеленько.

И потому, если говорить откровенно, воины не боялись, в конечном торжестве русского оружия не сомневались и многие ждали ее с интересом и любопытством — и даже желали — все таки "развлечение".

В военной среде, по-видимому, были спокойны, хотя внутренняя тревога, какое-то тяжелое предчувствие время от времени замечалось на лицах тех военных, с которыми приходилось говорить о возможности войны.

Уверенно смотрели на исход войны те, кто прибыл с Дальнего Востока, особенно, кто участвовал в недавнем походе в Катай и непосредственно имел возможность ознакомиться с организацией и вообще состоянием японской армии, — тоже участвовавшей в этом походе.

Один из офицеров отряда Линевича, побывавший и в Пекине, прибыл в Полтаву, прикомандировавшись к одной воинской части, вошел в довольно тесные сношения с редакцией "П. В.", давал работы — и много рассказывал о Дальнем Востоке. Этот офицер не сомневался, что в будущей, при том близкой, войне России с Японией, победителями останутся японцы!...

— Не может быть, — как-то невольно бывало вырывается у слушателя, — но офицер начинал длинные повествования о том, что он наблюдал сам на Дальнем Востоке, — и приходил к неизбежному выводу, что японцы одолеют русских.

Жутко становилось от этих рассказов, — но все же никак не укладывалась в мозгу мысль, что русских могут победить — а в особенности японцы....

А с Дальнего Востока шли вести тревожнее одна другой, разрыв казался лишь вопросом дня и его ожидали с тайным смущением, но с явной беззаботностью.

А рок злосчастный, между тем,

Уже готовил "инцидент"—

В Полтаве веселились.

Прошло шумно земское собрание, разрешился благополучно довольно таки остро поставленный конфликт между земством и редакцией "Хуторянина'"; в начале декабря губернатор князь Урусов устроил блестящий раут для земства и Полтавского общества, затем, почти непосредственно после раута, в Просветительном здании был устроен княгиней Урусовой, в пользу покровительствуемого ею Полтавского Дома Трудолюбия "ослепительный" костюмированный вечер, давший чистого дохода до трех тысяч рублей — словом, год закончили благополучно — и в новый, 1904-й перешли с легким сердцем.

Начало года ознаменовали обычными вечерами, маскарадами и проч. — В средине января темным облаком прошло событие — смерть епископа Илариона.

С епископом Иларионом, за более чем пятнадцатилетнее его пребывание в Полтаве, сжились, полюбили — и его смерть искренно опечалила все население, без различия национальностей и состояния.

О епископе Иларионе, его характере и деятельности, насколько я ее мог видеть и о ней судить, и в частности о его роли и участии в деле бр. Скитских, а так же и личных отношениях ко мне, я уже писал.

Теперь лишь скажу, что его смерть вызвала наружу те искренние чувства уважения и глубокой симпатии, какие покойный епископ приобрел во всех слоях населения.

Когда слухи о его тяжком недуге проникли в среду общества, редакция "П. В." должна была выдержать положительно осаду со стороны интересующихся ходом болезни епископа и — что явилось совершенной новостью для нас — среди этих интересующихся оказалась масса бедняков, бездомных, обывателей разных приютов и ночлежных пристанищ — и прочего несчастного, обездоленного люда, — к которому, как оказалось, епископ Иларион относился необычайно участливо и сострадательно, для которого он был доступен во всякое время, и оказывал широкую, щедрую помощь.

Глубоко было опечалено и местное еврейское население, видевшее в епископе Иларионе толерантного, истинно просвещенного и гуманного духовного деятеля. Между епископом Иларионом в раввином Глейзером, кажется, существовала настоящая дружба, во всяком случае несомненно их связывало искреннее взаимное уважение, — и когда во всех православных храмах начали моления о выздоровлении болящего, такое же моление было совершено, по инициативе раввина Глейзера, и в еврейских синагогах.

В воскресенье, 18 января, слухи о близкой кончине епископа Илариона сделались настойчивыми и я отправился, около часу дня, в архиерейский дом и прошел в комнату, где лежал больной.

Я увидел, что часы его сочтены. И действительно в третьем часу дня перезвон колоколов городских церквей оповестил население о смерти епископа Илариона.

Последние слова почившего были:

— Отец мой небесный, милостивый, — я грешен...

В похоронах епископа Илариона приняло участие буквально все население, до депутации от еврейской общины включительно, — и они приняли необыкновенно торжественный характер — особенно многолюдно и величественно было перенесение праха почившего из архиерейского дома в собор.

21-го января епископа Илариона похоронили — с подобающей торжественностью; на похоронах присутствовал харьковский архиепископ Арсений; принимало участие множество духовенства.

Очень трогателен и полон глубокого значения был момент, когда на отпевании, после очень красивой и содержательной речи ректора семинарии архимандрита Гавриила и нескольких слов архиепископа Арсения, приблизился к гробу епископ Гедеон, викарий Полтавской епархии, — и вместо своего слова, при глубоком внимании переполнивших собор молящихся, прочел последние прощальные слова почившего епископа, которые он набросал на клочке бумаги будучи уже больным, за несколько дней до смерти. "Прости, Богом дарованная Полтавская паства, — писал уже коченеющей рукой больной епископ, — простите все, кого оскорбил словом или делом, ведением или неведением. Се уже не молюсь я с вами в сем храме, сего ради прошу и молю вас, возлюбленные братия мои и сестры и чада, паче же иереи Божие, не забывайте мя; егда молитеся ко Господу, то поминайте мя и молите Бога, да презрит, яко благ, согрешения мои, я же, яко человек смертный, в жизни содела, и да молитвами вашими обрящу в день судный милость на судищи оном страшном. Дети дорогия, помяните любившего вас до конца жизни! Епископ Полтавский Иларион".

Конец прощального слова был заглушен громким рыданием присутствующих на отпевании.

Минута была необыкновенно трогательная...

Похоронен епископ Иларион в своем любимом кафедральном соборе, с правой стороны.

Как я сказал, в воскресенье, 18 января, скончался епископ Иларион, 21 января его похоронили — а в следующее воскресенье, 25 января мы узнали о начале той эпопеи, которая известна под названием русско-японской войны.

В этот день, 25 января, в приемной губернатора, князем Урусовым было назначено первое, организационное, общее собрание открываемого местного Отдела Попечительства Государыни Марии Феодоровны о глухонемых.

Собрались городской голова В. П. Трегубов, многие общественные деятели; прибыл и епископ Гедеон.

Вышел князь Урусов с телеграммой в руках.

— Новость, господа, — сказал князь Урусов, поздоровавшись с собравшимися, — война с Японией!

Все притихли. После минуты молчания, князь Урусов продолжал:

— Только что подучил такую телеграмму, — и тут же громко прочел известное циркулярное уведомление министра иностранных дел представителям русского правительства за границей. Телеграмма была помечена от 24 января и в ней было сказано — "По поручению своего правительства японский посланник при Высочайшем Дворе передал ноту, в коей доводится до сведения Императорского правительства о решении Японии прекратить дальнейшие переговоры и отозвать посланника и весь состав миссии из Петербурга. Вследствие сего Государю Императору благоугодно было Высочайше повелеть, чтобы Российский посланник в Токио, со всем составом Императорской миссии, безотлагательно покинул столицу Японии. Подобный образ действий Токийского правительства, не выждавшего даже передачи ему отправленного на днях ответа Императорского правительства возлагает на Японию всю ответственность за последствия, могущие произойти от перерыва дипломатических сношений между обеими империями".

— Значит война — сказали все в один голос, выслушав телеграмму.

Князь Урусов открыл заседание для обсуждения того дела, ради которого сюда собрались, но работа как-то шла вяло, однако, Отдел Попечительства о глухонемых открыли.

К вечеру, в воскресенье, 25-го января, и в понедельник вся Полтава только и говорила, что о войне.

Редакция "П. В." переполнилась публикой — все набрасывались на новые телеграммы.

Во вторник, часов около 11-ти дня, я отправился на телеграф и здесь нашел несколько телеграмм, приготовленных для отправления в редакцию. Я их взял, тут же вскрыл и прочел: — Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству, что около полуночи с 26 на 27 января японские миноноски произвели внезапную атаку на эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артур, при чем броненосцы "Ретвизан" и "Цесаревич" и крейсер "Паллада" получили пробоины... Ген.-ад. Алексеев".

Меня буквально бросило в жар. — Однако, японцы времени даром не теряют, — невольно подумалось, — и, кажется, начинают действовать с места в карьер.

Никак этого не ожидали. Казалось, что дело пойдет полегоньку, потихоньку, — отозвали посланников, начнется мобилизация; походы и переходы; укомплектования и прочее — и  нескоро еще загремят выстрелы, — а тут оказывается — днем отозвали посланника — а ночью уже и атака, да еще такая удачная! — не по нашему.