Тарле
Евгений Викторович
Северная
война и шведское нашествие на Россию
|
|
Меню:
Северная
война и шведское нашествие на Россию;
Бібліотека |
|
Глава III. 20
Подходя к Полтаве, Карл почувствовал необходимость пополнить поскорее людскую
убыль в своей армии. Он стал опять возлагать фантастические надежды на приход
польской [654] подмоги. Его ставленник, Станислав
Лещинский, еле держался на польском престоле. Этот злополучный шляхтич, случайно
приглянувшийся в 1704 г. Карлу XII и никому в Польше неведомый перед своим
"восшествием", никак не мог бы, даже если бы серьезно этого хотел, собрать
значительную армию в Польше, где, как острили в Европе, половина страны его не
признавала, а другая половина не повиновалась. Только ничего не понимая ни во
всей структуре, ни во внутреннем состоянии этой страны, Карл мог ждать, что
поляки захотят и осуществят завоевательный поход на Россию в помощь и в
дополнение к походу шведскому. Если Август II плохо в свое время помогал
русским, притом имея за собой, кроме Польши, еще свое наследственное богатое
Саксонское курфюршество, то уж Станислав Лещинский совсем никак не помог Карлу
XII, не имея за собой ровно ничего, кроме признавшей его польской партии, еще
хуже повиновавшейся, чем повиновались Августу II его подданные до низвержения
его Карлом XII. Петр, впрочем, и тут не хотел предоставить дело случаю. Он велел
генералу Гольцу продвинуться в Литву не только затем, чтобы занять
обсервационную позицию против шведского отряда генерала Крассова, которого тоже
ждал и не дождался Карл, но и затем, чтобы поддержать движение приверженца
России коронного гетмана Синявского и литовских магнатов, выступивших как раз в
зиму с 1708 на 1709 г. против Станислава Лещинского. Этот Синявский, замечу
кстати, после Полтавы окончательно и повсеместно был признан "гетманом коронного
войска". После появления посланного Петром Гольца в пределах Речи Посполитой и
спустя месяцы после начала движения Синявского Карл все еще не хотел
удостовериться в фактическом провале надежд на приход польской подмоги.
Король со своей главной квартирой уже был в Будищах, в 18 километрах от
Полтавы. Придя в Будищи, Карл шлет в марте 1709 г. сначала одно письмо, а потом
вдогонку и другое Станиславу Лещинскому. Он выражает "нетерпение" поскорее
узнать, где именно находится посаженный им польский король, и тут же высказывает
уверенность, что и Лещинский тоже, несомненно, любопытствует, где пребывает его
верный друг и благодетель. Оказывается, что королю Карлу XII живется
превосходно: "Я и вся моя армия — мы в очень хорошем состоянии. Враг был разбит,
отброшен и обращен в бегство при всех столкновениях, которые у нас были с ним.
Запорожская армия, следуя примеру генерала Мазепы, только что к нам
присоединилась. Она подтвердила торжественной присягой, что не переменит своего
решения, пока не спасет своей страны от царя". Все эти крайне отрадные известия
Карл сообщает своему став. леннику вполне уверенным тоном. Но, переходя дальше к
[655] извещению о том, что будто бы и крымский хан идет на
помощь, шведский король усваивает себе тон более осторожный: "По-видимому,
татарский хан ободряет казаков в этом смысле письмами и посылкой доверенных лиц,
par des expres affides". Ясно, что Мазепа не мог сообщить Карлу насчет помощи из
Крыма ничего, кроме довольно туманных и голословных посулов. А впрочем, какое же
письмо короля Карла когда-либо кончалось иначе, чем самой бодрой фанфарой?
"Положение дел привело к тому, что мы расположились на стоянке здесь, в
окрестностях Полтавы, и я надеюсь, что последствия этого будут удачны"{146}.
---------------
{146} Bref ifran Konung Karl XII till Konung
Stanislaus. Bulitzou (Будищи — Е. T.) le 30 de Mars 1709,— Handlingar
rorande Skandinaviens Historia, t. V. Stockholm, 1818, s. 321—322.
Это было, судя по дошедшей до нас информации, последнее письмо от Карла,
которое получил Станислав из "окрестностей Полтавы". Следующее известие уже было
получено польским королем от какого-то польского капитана, принесшего ему первое
сообщение о полтавской катастрофе, о гибели или плене всей шведской армии без
остатка и бегстве раненого Карла в турецкие степи.
"Победоносный Карл уже на Ворскле, у Полтавы! Завтра он будет владыкой
Днепра!" — восклицали восторженные хвалители шведского "Александра Македонского"
весной 1709 г., когда граф Пипер и Гилленкрок ломали себе голову, просто не
зная, что придумать, чтобы убедить короля поскорее уносить ноги в Польшу, пока
еще есть некоторый шанс спастись.
В неисчерпаемой сокровищнице отдела "Rossica" нашей Государственной публичной
библиотеки имени Салтыкова-Щедрина есть любопытная немецкая листовка, не
подписанная, но явно происходящая из Саксонии или Силезии. Это — восторженная
ода в стихах на четырех печатных страницах.
Одописец в крайне несовершенных, но проникнутых восхищением виршах приносит
чувство благодарности и преданности королю Карлу XII от имени... реки Днепр, не
более и не менее. Автор считает уже Россию разгромленной, а Украину прочно
завоеванной. Река Днепр "уверяет" короля, что русские уже трепещут на берегах
реки и готовятся бежать при приближении героя. Русские будут прогнаны до Черного
моря и там утоплены! Днепр мечтает: "Да поднимется во мне уровень воды от
русской крови"!{147} Пусть великий король получит на Днепре
державное обладание, а шведский солдат пусть вознаградит себя сокровищами! и т.
д.
---------------
{147} Der Dnieper an den glorwurdigen Karl den XII, der
Schweden, Gotten und Venden Konig (ГПБ, ф. Rossica).
Эта листовка очень характерна. Если Мазепа мечтал для Украины о польском
вассалитете, то вся сочувствующая Карлу протестантская Германия полагала, что
Украина будет отныне и во веки веков принадлежать королю "шведов, готов и
вандалов", великому Карлу, которого тот же Днепр горячо хвалит тут же за
"избавление Одера от ига католических попов".[656]
Столь пылкие, истинно лютеранские немецко-шведские чувства одушевляют "реку
Днепр", вспоминающую тут с восхищением, как Карл XII заставил в 1706 г.
австрийского императора изменить в австрийской Силезии церковное
законодательство в пользу протестантов.
Можно без преувеличений сказать, что гибельный для шведов по последствиям
зимний поход 1708–1709 гг. на Украину, поход в самом деле очертя голову, увлек
не только Карла XII, но и многих шведских, и немецких, и (в меньшей степени)
французских историков, и они принялись взапуски восхищаться "гениальнейшим"
планом шведского короля. Трудно вообразить себе, что пережила шведская армия в
этот зимний период войны, который начался в ноябре 1708 г. от берегов Десны и
окончился в апреле 1709 г. на подступах к Полтаве. Все предположения Карла
оказались грубо ошибочными, все его надежды разлетелись одна за другой, как
мыльные пузыри, все его стратегические расчеты в это время просто поражали своим
легкомыслием его генералов, с которыми он перестал совещаться. Мазепа, человек
несравненно более осторожный и опытный, теперь старался внушить королю, что
хорошо бы отойти к Днепру и затем идти к югу более безопасно вдоль Днепра. Но
нет! Карл считал, что, отступая к западу и идя к югу, к Киеву, более западной
дорогой, чем та, по которой он шел к Полтаве, он теряет шанс завоевать всю
Левобережную Украину. И с непреоборимым упорством, которое было основной чертой
Карла XII, он шел раз избранной дорогой.
В апреле 1709 г. при страшной распутице шведы уже постепенно, частями, стали
подходить к Полтаве, и после нескольких верховых поездок около крепости в первых
числах апреля Карл быстро решил, что взять эту плохо, на его взгляд, укрепленную
цитадель не будет стоить особого труда.
И все-таки, когда в начале апреля 1709 г. началась осада Полтавы шведской
армией, эта армия оставалась хоть и ослабленной, но еще могучей, а Карл XII —
грозным противником. Так казалось и дипломатам и государям Европы, так
представлялось и многим в окружении Петра.
Характерно, что уже с самых первых дней после открытия измены Мазепы в
украинском народе не было никаких колебаний, и украинцы по-прежнему всей
деревней покидали жилища и убегали в леса при первом же слухе о приближении
шведов и мазепинцев. Вот показание казака Прожиренока о том, как повели себя
жители его деревни в конце октября 1708 г., т. е. буквально тотчас же после
открытого перехода гетмана в шведский лагерь: "Когда де шведы в деревню оную
Дехтяревку пришли и и с той деревни он и прочие все жители с женами и с детьми
выбрались на ею сторону реки в лес"{148}. На Украине, [657] стране менее лесистой, чем Белоруссия, шведы ломали дома в
деревнях и строили из этого материала мосты для перехода через водные преграды.
Пойманных крестьян шведы жестоко мучили, вымогая признание, где спрятан хлеб и
другие продукты. Из Ямполя бежали все жители города еще раньше, чем им было
указано первое пристанище в городе Севске.
---------------
{148} Показания казака Прожиренока о короле и Мазепе.
Ноября 1, 1708 г.— ТРВИО, т. III, стр. 2, № 3.
Приближаясь к Стародубу, шведы имели еще лишний случай убедиться, что
население, по земле которого они идут, настроено к ним враждебно и прибегает к
наиболее губительной для агрессора форме народной войны. Шведы прислали в
Стародуб воззвание, предлагая населению оставаться в домах своих и
продавать шведской армии хлеб. Но русский народ в "крепкой и великой
надежде" не покорился врагу: "Как пришли драгуны к Стародубу и мужики из
деревень все убежали но лесам також и в городу"{149}. И
крестьяне и горожане оказались вполне единодушны в нежелании иметь с врагом
какие бы то ни было отношения, кроме вооруженной борьбы.
---------------
{149} (Андрей Ушаков — Петру I) Из Стародуба, сентября
29, 1708 г.— ТРВИО, т. I, стр. 101, № 123.
В полное опровержение показаний обоих шведских летописцев похода и
утверждений основывающихся на них историков наши архивные документы
категорически настаивают на том, что шведы жестоко разоряли русскую землю и жгли
города с первых же дней вторжения, а не только впоследствии, когда мстили
Украине за провал мазепинского предприятия.
Стародубовский край, один из первых на Северской Украине, куда вступили
шведы, подвергся сразу же самому жестокому разорению. "Подлинно в малороссийских
городах наших имеет пустошити и разоряти в его полку Стародубовском много
деревень волохи огнем и мечем разорили, а под Мглином несколько корнет шведских"
привели в смятение народ своими зверствами, а Мглин "шведы огнем пожгли и совсем
разорили, которое место от Стародуба за двенадцать миль обретается". И это шведы
творили близ Стародуба, который они, еще выходя из Могилева, намечали как
прочную, удобную, зажиточную первую стоянку на северской стороне. Ясно, что хотя
разорять и жечь города здесь было бы для шведской армии решительно невыгодно, но
сдержать голодных солдат (а после потери Левенгауптом обоза под Лесной они
питались очень плохо) было никак нельзя. На эти грабежи и поджоги население
отвечало усилением народной войны{150}.
---------------
{150} ЦГАДА, ф. Малороссийские дела, 1708 г., д. 48, л.
9—10 и об.
Карл XII поощрял и узаконивал все, что творили его солдаты над мирным
населением Белоруссии и Украины. Капеллан Нордберг, сопровождавший короля в
походе и оставивший ценные в известном смысле воспоминания, был очень доволен,
когда Карл XII вешал украинских крестьян, и находил, что эти поступки
доказывают, до какой степени король "любил правосудие". Вольтер с возмущением
цитирует рассказ Нордберга [658] о том, как король велел
казнить крестьян по подозрению, что кто-то из них "увел" какого-то шведа. Этот
Нордберг — типичный фельдфебель в рясе, смесь придворного льстеца с грубым и
наглым ландскнехтом. Он настолько возмутил Вольтера своим лицемерным и
омерзительным ханжеством, что знаменитый философ задает ему ядовитый вопрос: не
думает ли елейный придворный проповедник шведского короля, что "если украинские
крестьяне могли бы повесить крестьян Остготии (Швеции. — Е. Т.),
завербованных в полки, которые считают себя вправе прийти так издалека, чтобы
похищать у них их пропитание, их жен и их детей, то духовники и капелланы этих
украинцев тоже имели бы право благословлять их правосудие"?
Эта специально к русским применяемая жестокость шведских войск, конечно,
вполне соответствовала уже отмеченному в другом месте упорному и до курьеза
непонятному чувству пренебрежения, проявлявшемуся всегда и при всех
обстоятельствах Карлом.
В Белоруссию и на Украину пришли под предводительством Карла XII такие
захватчики, которые уже наперед были убеждены, что они навсегда останутся тут
господами людей и хозяевами земли. И шведы с особенным зверством мстили
Белоруссии и Украине за народную войну, которую они тут встретили и которая так
могущественно содействовала их конечной гибели на оскверненной ими русской
земле.
Чем более слабела главная, "дефектная" часть шведской армии, т. е.
артиллерия, а она слабела с месяца на месяц, по мере движения от Сожа к Ворскле,
тем тягостнее для шведов становилось деятельное участие крестьянского и
городского населения в национальной обороне. Ведь это участие невоенного
элемента удваивало, утраивало, а иногда и удесятеряло численность гарнизона,
рывшего окопы, строившего палисады, копавшего рвы вокруг укреплений. Всякий, как
выражаются наши документы, "замок", т. е. просто каменный дом, огражденный
стеной или валом и рвом, превращался в своего рода цитадель, сильно
задерживавшую шведов.
Тратить боеприпасы, порох и ядра для непрерывной в течение многих часов
бомбардировки укреплений шведскому командованию было просто невозможно, значит,
приходилось брать голодом или вовсе снимать осаду. Шведские историки укоряют
иногда Карла XII, недоумевая, как это у него, "гениального" вождя, все-таки не
хватило гениальности, чтобы воздержаться от убийственного зимнего похода?
Эти укоры позднейших западных военных историков показывают, что они
продолжают не понимать русской народной войны так же точно, как не понимал ее на
свою беду восхваляемый ими герой. Ведь Карл и его штаб, начиная с Реншильда,
[659] очень хорошо соображали, что лучше отсидеться на
теплых стоянках, поотдохнуть, подождать Станислава с поляками и уже тогда, в
начале лета, после того как просохнут дороги и кончатся разливы, идти дальше —
на Смоленск—Можайск—Москву или на Белгород—Харьков—Москву, или измыслить на
зимнем спокойном и теплом досуге вместе с генерал-квартирмейстером Гилленкроком
какой-нибудь еще третий вариант. Король и из Могилева вышел не потому, что
твердо знал, куда именно идти, но потому, что уже совсем твердо знал, что на
месте нельзя оставаться. Уже в Могилеве он видел, что в этом разоренном и
полувыжженном городе оставаться трудно, что при вечных налетах русских казаков и
другой нерегулярной конницы и скудости в окрестностях фуражировки армию не
накормить. Значит, нужно идти дальше. А когда дальше обнаружилось, что впереди
жители убегают в леса, закапывают хлеб, когда оказалось, что не убежавшие жители
являются русскими лазутчиками и наблюдателями, тогда пришлось идти дальше и
дальше, потому что поворачивать назад было еще хуже и опаснее. Разве предвидел
Карл, что его армии придется ночевать на снегу, в открытом поле, так, как,
например, было после кровавой осады Веприка и после бесполезного скитания около
Ахтырки, которую так и не пришлось ни взять, ни даже осадить? Если бы король
знал, что он будет со своей армией скитаться по этим замерзшим равнинам от
одного обгорелого пожарища до другого, то он даже и из Могилева не ушел бы и
переждал бы там осенние белорусские ненастья, и ранние заморозки, и все эти
зимние месяцы. Жестокие мероприятия шведов только побуждали крестьян к
образованию летучих партизанских отрядов, истреблявших отсталые партии шведского
арьергарда, а иной раз даже нападавших на отряды в 100–200 человек. Конечно,
пощады захватчикам после всех их неистовых злодеяний обыкновенно не оказывалось.
Но и не всех убивали: приводили пленных, от которых потом удавалось узнавать
ценнейшие данные о состоянии шведской армии и ее передвижениях. Очень важную
роль в добывании нужных сведений играли также раскаявшиеся казаки-мазепинцы,
как, например, из той небольшой группы, которую 24 октября 1708 г. привел Мазепа
в лагерь Карла XII, так и из тех запорожцев, которых несколько позже соблазнил
кошевой Гордиенко в самой Сечи.
Казаки-перебежчики — мы это знаем не только из их слов — были из числа тех,
кого Мазепа увлек обманом, сообщив им, куда он их привел, лишь в тот момент,
когда уже ровно ничего нельзя было поделать и всякое немедленное отступление
грозило смертью. Не всем, желавшим тогда же уйти, удалось бежать от обманувшего
их изменника. Да и в Запорожской Сечи У Гордиенко не все шло гладко, когда он
соблазнял на измену. [660] Обнаруживалось оппозиционное
течение против кошевого. Тут, конечно, еще опаснее было проявить слишком
явственно свое нежелание идти за шведами и Мазепой, и немало людей пошло за
Гордиенко страха ради. А когда шведское начальство стало на них, как мы это
знаем документально, взваливать самые тяжелые работы (например, по рытью
подкопов от шведского ретраншемента под полтавские укрепления), то к укорам
неспокойной совести прибавилось еще раздражение против нового начальства,
нежелание примириться с положением рабов (своих солдат шведы щадили и избавляли
их от этих земляных работ).
Эти перебежчики обратно, в русский лагерь, люди военные, боевые, хоть и не
привыкшие к порядкам регулярной армии, доставляли тоже очень важные сведения
русским властям.
Наиболее достоверные сведения о катастрофическом положении некоторых частей
шведской армии зимой 1708 г. доставляли именно крестьяне, а не взятые шведские
"языки", которые "таили" при допросах. "Такоже доношу, государь, вашей князьской
светлости, о неприятелских людех... многие помирают и больных премного. В три
дня в Бубнах померло 25 человек. Тутошние мужики сказывают, а языки взятые —
таят",— доносит Ушаков Меншикову 24 ноября 1708 г.{151}
---------------
{151} ЛОИИ, ф. 83, походная канцелярия А. Д. Меншикова, картон 10, № 116. Из Липова местечка ноября 24 дня 1708 г. Письмо А. Ушакова из местечка Липового А. Д. Меншикову.
|
