Тарле
Евгений Викторович
Северная
война и шведское нашествие на Россию
|
|
Меню:
Северная
война и шведское нашествие на Россию;
Бібліотека |
|
Глава II. 8
В начале августа Петр в Горках впервые получил точное сведение, что часть
неприятельских войск направляется к Пропойску. Тотчас же, 8 августа, Мазепе
велено было посылать конные полки к угрожаемому пункту. Отныне с каждой неделей
положение тайного изменника становилось все труднее. Его интересы требовали под
каким угодно предлогом не посылать украинские войска на север, а оставлять их
при себе на Украине, в то же время действуя так, чтобы не возбуждать подозрения
в Петре. Отвечая Петру 16 августа из Русанова, он ссылается на то, что "уже"
отправил "давно" нужные силы к Пропойску, а сам он будет стоять "недалече от
Киева за одиннадцать миль в средине Украины". И притом еще просит "доземным
челобитном", чтобы царь разрешил ему "воспять с походу возвратить" два полка:
Переяславский и Нежинский, уже было отправленные к Смоленску{28}. В таком же роде Мазепа действовал еще больше двух месяцев и
ухитрялся не возбуждать сомнений ни в царе, ни в Шереметеве, ни в Меншикове.
---------------
{28} См.— Письма и бумаги, т. VIII, в. 2, стр.
547—548.
Наступали критические дни этой начальной стадии похода. 21 августа Шереметев
перешел с тремя дивизиями через реку Сожу, а спустя два дня он донес царю, что
неприятель повернул [514] от Черикова к местечку Кричеву. С
этого момента велось пристальное наблюдение за неприятелем, потому что речь шла,
очевидно, о намерении Карла идти намеченным раньше путем — на север, на
Смоленск. "С конным казацким войском переправились реку Сожу и стоим под
местечком Чериковым, от неприятеля в 2 милях, и смотрим на неприятельский
оборот, куда повернетца"{29} , — доносил Петру
капитан-поручик Петрово-Соловово 28 августа. 26 августа генерал Верден получил
приказ Петра идти с пехотными полками к Смоленску. 31 августа Верден со своими
семью полками уже стоял в 2 верстах от Смоленска.
---------------
{29} Там же, стр. 601.
Карл стоял в Могилеве, куда вошел после головчинского боя, и его стоянка не
могла назваться очень спокойной.
Шведский капрал, взятый уже после занятия Могилева Карлом, показал, что в
шведской армии свирепствуют голод и болезни от недостатка провианта, и люди
питаются тем, что выкопают из-под земли, в полках нет комплекта ни людей, ни
лошадей, припасов не хватает по неделям. В войске говорят, что король идет на
Смоленск, и "буде войска наши не дав бою отступят, то намерены будто разложить
войска около Смоленска в квартеры для отдыхания... А чтоб итить на Украину о том
он не слыхал". Важно отметить, что в шведском стане начали смутно догадываться,
до какой степени русское отступление не позволяет непрерывно наступать и
углубляться в Россию. И, по-видимому, Смоленск, а вовсе не Украина
представлялись ближайшим этапом и остановкой для отдыха{30}.
---------------
{30} ЦГАДА, ф. Кабинет Петра I, отд. 2, 1709 г., д. 10,
л. 714—717.
Казаки умудрялись по ночам переплывать через Днепр и угонять у шведов
лошадей. Производились беспокоившие шведов смелые налеты на правом берегу
Днепра, который вовсе не был во власти шведов, если не считать очень близких
окрестностей Могилева. Например, в Смольянах внезапно был атакован в замке
генерал-адъютант Карла генерал Канифер, его охрана была разгромлена, а сам он
был уведен казаками и 3 августа 1708 г. был доставлен к Петру в Горки{31}. Допрос Канифера не выяснил ближайших намерений Карла.
Пленный генерал Канифер был лифляндец родом, сначала служивший в
бранденбургской, потом в польской службе, а оттуда перешедший к шведам. Это был,
очевидно, представитель характерной для того времени прослойки дворянского
класса, кондотьер в штаб-офицерских чинах, нанимавшийся то к одной державе, то к
другой. Он рассказал, что у короля только 30 пушек, что провианта очень мало,
конницы 15 полков, пехоты 12 полков. Больных очень много, свирепствует кровавый
понос. Показал он также: "Миру де в войске у них все и генералы гораздо желают,
только королевской склонности на то не видать и не чает он, чтоб тот миф учинен
быть мог чрез медиаторов (посредников. — Е. Т.), но разве де
[515] чрез пересылку меж обоими государи". Он дал характерную (и
вполне согласную со всеми известными нам источниками) картину положения в
главной ставке шведского короля: "О королевском намерении ничего он подлинно не
ведает, для того что король ни с первыми генералами, ни с министрами о том не
советует, а делает все собою и генералу квартермистру повелит о всех дорогах
разведав учинить и подавать росписи себе... а консилиума (совета. — Е.
Т.) он ни с генералами ни с министрами никогда не имеет, а думает он все
один, только в разговорах выспрашивает и выслушивает, кто что говорит". Канифер
все же прослышал, что король хотел пойти из Могилева на Москву прямым путем, но
"понеже ныне слышит, что везде все вытравлено", то Канифер думает, что Карл
пойдет к Украине{32}.
---------------
{31} См. Феофан Прокопович. История императора Петра
Великого от рождения его до Полтавской баталии, 2-е изд. СПб., 1788, стр. 193.
Только у Феофана Прокоповича мы встретили эту точную хронологическую дату,
взятую, очевидно, из "Журнала Петра Великого", стр. 157, "... в вечеру привезен
помянутый генерал-адъютант Канифер". Но когда именно взят не сказано.
{32} Показания генерал-адъютанта Канифера. 1708 г. Здесь
точной даты, даваемой Феофаном Прокоповичем, не находим. — ТРВИО, т. 1.
Документы Северной войны, стр. 146—148, № 169.
Есть данные, что уже в самом начале шведского похода, когда неприятель имел в
виду вторжение не через Украину, а из Белоруссии через Смоленск и Можайск на
Москву, он заблаговременно рассылал прокламации на русском языке, а не на
украинском, как позже, и направлял их в города, лежащие на линии Смоленск —
Москва. Оказывается, что в Гданьске (Данциге) была типография, "цело друк слов
словенских", которая печатала "множество всяких возмутительных писем", и эти
письма шведы хотели "чрез шпионов посылать в край нашего государства". Поэтому
Петр велел "везде сие объявить всем" и, в частности, послал в марте 1708 г.
наказ именно в Можайск, воеводе Шишкину, чтобы он приказал эти "возмутительные
письма" приносить, а воевода чтобы чинил строжайший розыск шпионам, которые
хотят "тем обманом народ привести в возмущение"{33}. Ясно,
что в это время с точки зрения шведов Можайск был одним из русских городов,
который в сравнительно непродолжительном времени должен подвергнуться нашествию.
---------------
{33} Наказ в Можайск воеводе И. Шишкову, марта 1708 г.—
Красный архив, т. 4 (95), 1939, стр. 162 (публикация Н. Р. Прокопенко).
Нужно отметить, что русские военачальники с самого начала войны обнаружили
понимание, какая ставка в игре. Всякие столкновения и споры из-за компетенции
сократились. Едва только выяснилось от разведчиков Боура, что Левенгаупт пойдет
не в Ингерманландию, а на соединение с королем, как Апраксин, получив об этом
известие, не дожидаясь никаких специальных распоряжений свыше, приказывает
Боуру, "чтобы немедленно шел со всей своей дивизией в случение нашей армии и
смотрел пути Левенгоуптова и держал сколько возможно". Апраксин знал, что Боур
теперь для него потерян до конца войны и что ему, Апраксину, придется в
дальнейшем бороться против Любекера, не рассчитывая ни на какую поддержку. Но он
знал также, что отныне главная опасность грозит на московском направлении, и он
не колебался и торопил присоединение Боура к Шереметеву. Как не похоже это на
поведение фельдмаршала Огильви, перешедшего на русскую службу за прекрасное
[516] вознаграждение, даже и принесшего некоторую пользу
в 1703– 1705 гг. по части организации русской армии (хотя наши военные
историки вовсе не склонны преувеличивать эти заслуги): когда же шел вопрос о
жизни или смерти русской армии в Гродно, то Огильви нашел время злобно ссориться
с Меншиковым, докучать этой ссорой Петру, обижаться за нарушение его полномочий
и разводить какую-то долгую полемику явно личного характера, не очень вспоминая
об интересах страны, куда он нанялся на три года.
Шведского короля с главной армией ждали на Двине, Левенгаупта в Пскове,
Любекера в Петербурге. Во главе северной обороны царь поставил Федора Матвеевича
Апраксина с подчинением ему Нарышкина, командовавшего в Пскове, генерал-поручика
Боура в Дерпте{34}.
---------------
{34} Резолюция на докладе Ф. М. Апраксина. 1708 г., июня,
вероятно, 28.— Письма и бумаги, т. VII, в. 1, стр. 227, № 2548.
В мае и июне на Дону разгоралось грозное восстание Булавина, с которым
предстояла явно гораздо более опасная борьба, чем с только что бывшим
астраханским{35}. Так мстила историческая Немезида,
"неизбежный рок", так проявляло себя логическое развитие событий, так отвечал от
времени до времени народ, расплачиваясь за гнет, за жестокое крепостное рабство,
за эксплуатацию со стороны помещиков, за произвол приказных, за бесправие, за
лихоимство — за долгие и жестокие неправды, от которых страдали массы.
---------------
{35} Там же, №№ 2325, 2347, 2358, 2366, 2372, 2374, 2378,
2383, 2403, 2405, 2406, 2407, 2433, 2438.
В этой обстановке английское правительство, по существу неизменно враждебное
России, решилось на определенно недружелюбный шаг. Королева Анна поздравила
шведского ставленника Станислава Лещинского с восшествием на польский престол.
Уведомляя об этом Витворта, статс-секретарь Бойл предлагает послу "смягчить" (of
softning) всякими способами неблагоприятное впечатление, которое будет
произведено на царя этим поступком Англии, и тут же приказывает послу уверить
Петра в "величайшей дружбе и уважении", которое королева "продолжает" питать к
царю{36}.
---------------
{36} М. secretary Boyle to the right honourable М.
Whitworth. Whitehall, 18 June 1708.— Сб. РИО, т. 50, стр. 19, № 10.
Вообще британское правительство в это время в полном соответствии с
настроениями, порождавшимися противоречивыми слухами о военных действиях в Литве
и Белоруссии и о булавинском деле, то вело себя вызывающе, то сейчас же
извинялось, то опять позволяло себе самые дерзкие выходки. Как уже упоминалось,
русского посла Матвеева арестовали на улице в Лондоне и отвезли в тюрьму якобы
за какие-то частные его долги. Статс-секретарь Бойл распорядился его освободить
и принес извинения. Он называет происшедшее "несчастным случаем" (an unhappy
accident) и "вопиющей дерзостью" (a crying insolence) и приказывает Витворту
всячески уверить царя в "глубоком сожалении" королевы и в том, что Матвееву
будет дано полное удовлетворение{37}.
[517]
---------------
{37} См. там же, стр. 32—33, № 16.
Ссориться с Россией серьезно и вполне открыто англичане еще пока ни в каком
случае не хотели. Война с Францией была в разгаре, поползновения дипломатии
Людовика XIV переманить Россию на свою сторону были в Англии давно известны. Да
и слишком много экономических интересов англичан было связано с Россией.
Возвращаясь снова и снова к случаю с Матвеевым, Бойл пишет Витворту: "Я боюсь,
что этот необычайный случай может создать большое смущение и затруднительное
положение для вас и для всех подданных ее величества, находящихся во владениях
царя. Поэтому вы должны сделать все от вас зависящее, чтобы отвратить бурю
самыми сильными уверениями в великом почтении и дружбе ее величества к
царю..."{38} Бойл возвращается к этому случаю с Матвеевым,
выражая очень серьезное беспокойство, давая самые формальные "удовлетворения" и
принося самые горячие уверения в истинной "дружбе" королевы к царю.
---------------
{38} М. secretary Boyle to the right honourable М.
Whitworth, Whitehall, 27 July 1708.— Там же, стр. 33—35, № 17.
Это тем более характерно, что британский кабинет получал в это самое время от
своего московского посла Витворта неблагоприятные для России сведения.
У Витворта были свои агенты, и, отчасти пользуясь излишней откровенностью
офицеров, бывших на русской военной службе иностранцев, отчасти же прямым
подкупом он добывал стороной такие подробности происходящих в Литве и в
Белоруссии сражений, которые могли бы убедить англичан в слабости русской армии.
"Вы видите, что дела царя в очень опасном положении вследствие недостатка в
способных генералах и офицерах... Бедный царь никогда не узнает истины"{39} , — такой припев в том или ином виде постоянно умудряется
ввернуть Витворт в свои донесения. ---------------
{39} Ch. Whitworth to the right honourable М. secretary Boyle, Moscow, 11/22 August 1708. Там же, стр. 37—39, № 19.
|
