Тарле
Евгений Викторович
Северная
война и шведское нашествие на Россию
|
|
Меню:
Северная
война и шведское нашествие на Россию;
Бібліотека |
|
Глава
I. 13
Нарвское поражение было тем тяжелым ударом, который заставил Петра и его
окружение самым серьезным образом, приняться за создание регулярной армии нового
типа и за оснащение и вооружение как 23 тысяч человек, ушедших из Нарвы и
явившихся в Псков и Новгород, так и новобранцев, спешно призванных. [419]
Но как ни торопился Петр, и обучение этой совсем неопытной, ровно ничего не
знавшей молодой армии, снабжение ее новым оружием и новой артиллерией и хотя бы
самой; незначительной саперно-инженерной частью — всё это требовало минимально
2–3 лет. Между тем перед нами точный факт: через 11 месяцев и 10 дней после
Нарвы происходит большое и удачное для русских новое военное столкновение со
шведами, за которым следует в 1702–1703 гг. овладение Ингрией и Карелией.
Как стал возможным подобный оборот дел? Этот вопрос очень занимал тогдашнюю
европейскую дипломатию. Объяснение было налицо: Карл XII уже в 1701 г. обратил
свое оружие против Августа II, вошел сначала в так называемую польскую Пруссию,
углубился в польские владения и, как выразился Петр, "увяз в Польше". Этот
стратегический и политический шаг, оказавшийся в свете позднейших событий в
глазах Петра ошибкой шведского короля, был продиктован опасениями Карла, не
желавшего перед походом на Россию оставлять в тылу не ликвидированного
окончательно польского врага. Ошибка была не в движении Карла на Польшу, которое
имело свои серьезные основания со стратегической точки зрения. Неисчислимый вред
Карлу принесло только то, что он на много лет "увяз" в Польше. Он
превратил Польшу на долгие годы в главный театр войны, увлекся завоевательными
прогулками и успехами в Польше и Саксонии и лишь весной 1708 г. обратился против
России с главными своими силами.
Петр делал, конечно, все возможное, чтобы его ненадежный, слабый, всегда с
ним хитривший союзник Август не последовал примеру Дании и не сложил оружия.
Царь шел во время переговоров в Биржах в феврале 1701 г. на значительные уступки
в пользу Польши и при позднейших негоциациях дьяка Бориса Михайлова, Мазепы и
Посникова с представителями Августа II (уже в Варшаве) вел ту же политику, но
неумеренные аппетиты Августа, понимавшего трудное положение Петра в тот момент,
в конце концов встречали все же должный отпор{45}.
Разумеется, помогло Петру и в 1701 г. и в ближайшие годы упорное и тогда уже
ставшее общеизвестным требование Карла XII, чтобы Август II был низложен с
польского престола. Правда, хлопоча о низвержении Августа, Карл забыл, что
существует еще польский народ, который вовсе не так уже готов покорно и
беспрекословно подчиниться ставленнику шведов Станиславу Лещинскому. У Августа в
конце концов и выбора другого не было, как оставаться "верным" соглашению, а
потом и союзу с Россией. Августу явственно очень долго казалось, что, пока за
ним прочно остается наследственное саксонское курфюршество, продолжая оставаться
в "союзе" с Петром, он рискует в худшем случае лишь потерять часть Польши, а
заключая мир с Карлом, он [420] безусловно теряет, согласно
неумолимому требованию шведского воителя, польский трон. Но, когда в 1706 г.
военные события привели шведскую армию в Саксонию, Август покинул Петра и сделал
это самым трусливым, самым коварным и предательским образом.
---------------
{45} Интересующимся деталями развития
дипломатических польско-русских
переговоров в 1701 г. рекомендуем статью В.
Королюка, специально посвященную анализу
этой особой темы: "Свидание в Биржах и
первые переговоры о польско-русском союзе".— Вопросы истории, 1948,
№ 4, стр. 43—67.
Победа Меншикова под Калишем заставила Августа лишь поторопиться бежать в
Саксонию, куда уже шел Карл. Август не верил в прочность русского успеха, Польша
казалась потерянной, и он был готов ценой каких угодно уступок спасти свое
саксонское наследственное курфюршество. А Петру крайне важно было, хотя бы
делавшееся все более и более слабым, участие Польши в активной борьбе против
Карла XII, и царь делал все, чтобы предупредить "выход" Августа из войны.
Уже 17 апреля 1701 г. к генерал-губернатору новгородскому князю Никите
Ивановичу Репнину пошла из Посольского приказа грамота, повелевающая ему идти к
"королевскому величеству польскому в случение с саксонскими войсками" в Динабург
и там стать под команду короля Августа.
А спустя несколько дней, 1 мая, к нему же, князю Никите, послана была и
вторая грамота, в которой князя предупреждали, что ближний боярин Федор
Алексеевич Головин имел разговор с посланником Августа фон Кенигсеном вот по
какому поводу: "токмо ныне ведомо учинилось", что шведский король находится
"близь Лифлянт границы", а потому есть опасность внезапного нападения шведов на
Репнина. Посланник обещал сообщить, куда нужно, о необходимости поспешить
соединением саксонских и русских войск. Но Петр не очень верил этому и писал из
Воронежа в Посольский приказ: "О князь Никите, и мы гораздо думаем и зело хорош
совет кенигсеков, только извольте в том гораздо через нарочных посылыциков
проведывать про рушенье их войск". Царь опасается, как бы не обманули союзники,
как оно было под Нарвой, когда Ланг обнадежил "рушением", "а того и в слух не
бывало"{46}.
---------------
{46} ЦГАДА, ф. Шведские дела, 1701 г., д. 10, л. 4—8 об.
Неправильно было бы все-таки считать, что Карл XII сейчас же после первой
Нарвы проникся тем характерным для него (погубившим его в конце концов)
пренебрежением к Петру и к русской армии, которое, неизвестно, впрочем,
насколько искренне, он всегда проявлял впоследствии. Нет, Карл именно на первых
порах, девятнадцати лет от роду, как это ни удивительно констатировать, проявил
больше проницательности, осторожности и понимания, общей стратегической
обстановки, чем в дальнейшей своей полководческой карьере, когда успехи в Польше
и Саксонии вскружили ему голову и внушили ему мысль о полной непобедимости.
После Нарвской победы он все же настолько опасается, русских, что оставляет
около 15 тыс. человек своих войск для охраны шведских владений в Ингерманландии
[42 Не довольствуясь этим, Карл XII решил произвести большую диверсию на севере
против Архангельска.
Но шведский король впоследствии и не думал повторить эту попытку диверсии.
Все больше и больше пленяли его победы в Польше, и все возможнее и ближе
представлялась Карлу соблазнительная перспектива обращения ее в вассальную
державу.
1 декабря 1701 г. Карл напал с отрядом в несколько сот человек на польскую
армию Огинского, которая была охвачена паникой, бросилась в разные стороны, и
шведы без помехи вошли в Ковно. Вскоре вслед за тем была занята и Вильна.
Поляки, придя несколько в себя от неожиданности, кое-где стали оказывать
активное сопротивление, и воеводе Вишневецкому удалось воспользоваться
оплошностью одного шведского отряда, слишком самонадеянно углубившегося в страну
без должной разведки, и разбить его. Но в общем силы Августа успеха не имели, и
Карл нашел целесообразным просто согнать польского короля с престола и посадить
на его место кого-либо другого. Дело облегчилось тем, что в Польше существовала
довольно сильная партия, уже задолго до шведского вторжения мечтавшая отделаться
от Августа. Серьезных препятствий к осуществлению замысла было всего два:
во-первых, саксонские отряды, поддерживавшие своего курфюрста Августа на его
польском королевском престоле, и, во-вторых, русские, начавшие просачиваться в
Литву, как это и было условлено между Петром и польским королем особым
договором. Но с саксонцами Карл справлялся при боевых встречах легче, чем с
поляками.
Мы не можем в работе, посвященной прежде всего шведскому нашествию на Россию,
останавливаться на вопросах о размерах и степени энергии сопротивления,
встреченного шведами в Польше и Литве. Во-первых, шляхта не только не пошла
целиком на поклон к Станиславу Лещинскому, а, напротив, местами сплошь была в
стане его врагов. А во-вторых, не из одной шляхты состояла Польша. Угнетенное
крестьянское население (хлопы), мещане, торговцы, ремесленники в городах местами
оказывали очень мужественное сопротивление шведскому агрессору (особенно в Литве
и в более восточных воеводствах). В Белоруссии, например, уже во время похода
Карла в 1707 г. в пинском [422] направлении шведы
встречались с чем-то очень близким к народной войне.
Начиналась не в первый и далеко, не в последний (раз драма польской истории.
В польском сейме тогда еще не привыкли, как впоследствии, к мысли о неминуемых и
решающих вмешательствах соседних держав во внутренние польские дела, и в сейме
многие еще согласны были забыть, что и сам Август оказался на престоле Польши
только при поддержке саксонских сил, которыми располагал, но теперь, в 1702 г.,
дело дошло, как говорится, совсем уже начистоту: Карл XII ничуть не скрывал, что
он хочет согнать с престола Августа исключительно потому, что польский король
находит более выгодным для государственных интересов Польши союз не с шведами,
но с русскими, и что он, Карл, посадит на польский престол кого-либо (он еще
даже не сразу и объявил, кого именно), кто будет оказывать беспрекословное
повиновение. В сейме понимали также, что избавиться от этогo унижения и
отбросить шведов прочь собственными силами нечего и думать и что в данном случае
союз с Петром хоть и не даeт волной уверенности в победе, однако является
последним шансом в борьбе против последствий шведского вторжения. Группировка,
стоявшая за союз с Россией, наталкивалась на серьезнейшее сопротивление. Имевший
громадное влияние на шляхту кардинал-примас Польши граф Радзейовский после
некоторых колебаний и оговорок перешел на сторону Карла XII и исповедовал, что
московские "схизматики" все-таки еще хуже, чем шведские протестантские еретики.
Но сельский люд, который шведские захватчики грабили беспощадно, он никак в этом
убедить не мог. Ему внимала шляхта, но и то далеко не везде.
У нас есть также косвенное, но очень серьезное доказательство, что, несмотря
на неудачи регулярных вооруженных сил Августа; в борьбе против Карла,
сопротивление, которое шведы встретили в Польше со стороны населения,
пользовавшегося посильной поддержкой со стороны русских, внушало большие
опасения шведскому правительству. Совет, управлявший государством в отсутствие
короля, не переставал настойчиво советовать Карлу заключить мир с Августом и
продолжать борьбу только, с Россией. Другими словами, несмотря на стратегические
соображения короля об обеспечении своего тыла раньше, чем шведы вторгнутся в
Россию, совет находил, что обеспечить этот тыл возможно и должно мирным
трактатом с Августом, а не войной с ними и не завоеванием Речи Посполитой.
Почему? Потому, что одновременная война с двумя противниками не под силу
Швеции{47}.
---------------
{47} Материал стокгольмских архивов, как
государственного, так и архива иностранных
дел, в обширных выдержках дан в 3-й части
книги Fryxell A. Lebensgeschichte Karl's des Zwolften, T. 3.
Braunschweig, 1861.
Уже через три месяца после Нарвы государственный совет отослал 25 февраля
1701 т. большой ("на восьми листах") [423] доклад, в
котором говорилось о трудностях и опасностях королевского плана: "Если
продолжать войну как против царя, так и против короля Августа, то ваше
величество до такой степени погрузитесь в долги, что в конце концов уже
невозможно будет добывать деньги для продолжения войны и для управления
государством. Мы говорим также от имени бедных чиновников, которые за свою
большую работу получают лишь очень малую плату или вовсе ничего не получают и
изнуряются со своими женами и детьми, за многих бедняков, которых поддерживает
государство. Из чувства подданнической верности и из сострадания к положению
обедневшего народа мы просим ваше величество освободить себя по крайней мере
хоть от одного из двух врагов, лучше всего от польского короля, после чего
Швеция могла бы снова пользоваться доходами от пошлин в Риге". Государственный
совет приложил к этому документу другой, из которого явствует, что дефицит при
выполнении годового бюджета был равен до войны одному миллиону талеров, а во
время войны возрос до восьми миллионов. На это Карл не замедлил ответить, что он
не намерен и слушать о мирных переговорах ни с Августом, ни с царем{48}. Но вскоре государственный совет убедился, что и в главной
квартире короля существует разногласие. Граф Пипер написал в Стокгольм о своем
большом сожалении, что Карл не хочет мириться с Августом, который выставляет
очень приемлемые условия. Тогда совет снова и очень настойчиво довел до сведения
короля, что страна может погибнуть, если должна будет нести и дальше такие
тяжкие расходы на войну. Король ответил на это решительным отказом и
категорически подтвердил, что будет вести войну одновременно с Августом и с
царем.
---------------
{48} Fryxell A. Lebensgeschichte Karl's des
Zwolften, T. 3, S. 24. (Из. протокола
государственного совета 13 апреля 1701 г.)
Государственный Совет пересылал Карлу петиции от провинций, в которых
повторялись жалобы на тяжелое положение страны. Но и это оказалось совершенно
тщетным. Самые влиятельные, ведущие члены государственного совета Иоган Габриель
Стенбок и Бенгст Оксеншерна с беспокойством говорили (при полной поддержке со
стороны совета), что Польшу легко победить, но трудно подчинить. Эта
фраза поясняется в новом представлении Бенгста Оксеншерны, посланном королю уже
после нескольких успехов русских войск в Ливонии. У Августа есть союзники,
русские и саксонцы. Война против него с целью низвергнуть его с престола будет
вдвойне трудна, даже "почти невозможна", так как затрагивает "гордость польской
нации". Ясно, что уже в 1702 г. дела Карла в Польше при всех его успехах
обстояли не весьма блестяще и что в народе Речи Посполитой проявлялось
сопротивление{49}. Бенгст Оксеншерна советует не только
мириться с Августом, но заключить с Польшей и Саксонией союз против русской
державы. И государственный совет, и влиятельные представители аристократии, и
провинциальное [424] земледельческое дворянство,
возглавлявшиеся королевским двором, и старая королева-мать, представительница
династии, не переставали писать королю и Пиперу о живейшей тревоге в стране по
поводу русских побед под Ниеншанцем, Кексгольмом, об общих опасениях, что
русские возьмут Нарву и появятся на Балтийском море. Но что мог поделать Пипер,
который вполне был согласен с советом, с двором, с писавшей ему лично
вдовствующей королевой-матерью Гедвигой Элеонорой? Он писал в Стокгольм
горестные письма и сообщал, что переубедить короля невозможно. Что касается
приближенных по главной квартире, то здесь Карл имел большую поддержку, и, чем
больше углублялись шведы в Польшу, а затем в богатую Саксонию, тем убедительнее
казался беспощадно грабившему поляков (в деревне и городе) шведскому командному
составу аргумент короля, что убыток от разорения Ливонии русскими с лихвой
покрывается прибылью, которую шведы получают в захватываемых землях{50}. Но эта прибыль давалась недешево: с каждым годом войны
становилось очевидным, что привести к полной покорности польский народ, если
даже вполне победить и низвергнуть Августа, становится все труднее и труднее и
что часть шляхты, которую, местами удается привлечь на шведскую сторону, еще не
составляет польского народа.
---------------
{49} Там же, стр. 26—27. (Из донесений датского
посланника в Стокгольме своему двору от
ноября и декабря 1701 г.) {50} Там же, стр. 28. (Из донесения датского посла
своему двору 17 февраля 1703 г.)
В Центральном государственном историческом архиве Ленинграда сохранился
интересный документ, который по своему происхождению связывается, хотя он и не
подписан, с полковником И. М. Шуваловым, бывшим впоследствии комендантом города
Выборга. Текст документа говорит о военных действиях русской армии, начиная от 2
июля 1702 г. и кончая 22 июля 1703 г. Это чрезвычайно лаконичный дневник
переходов и боевых встреч с шведами за означенный год времени. Ничто не может
дать такого представления о почти безраздельном господстве русских войск на
громадной территории Эстляндии, Ингерманландии и части Ливонии, как этот
бесхитростный скупой дневник.
Экспедиция 1702 г. выходит 2 июля из Пскова, а 9 сентября возвращается на
зиму в Псков и за это время прогоняет шведов то там, то сям, побивая их многое
число и беря обоз на одной? мызе, на другой день — на другой. Иногда несколько
задерживаются. Например, 14 августа "подошли пехотой под Алест и стали
шанцоваться", а за 25 августа уже записано: "Алест взяли". Но чаще даже и
"шанповаться" не приходится. В кампанию 1703 г. из Пскова вышли 27 апреля. Шли
походом беспрепятственно и к 8 мая пришли под Ямбург. А 9 мая начали делать
шанцы. В 12-й день стали метать бомбы и в 14-й день мая "приняли город и шведов
отпустили".
23 мая пошли под Копорье, где шведов сидело 140 человек. [425] Взяли там же 8 пушек, 13 бочек пороху, 500 ручных ядер и
1000 пушечных ядер. 19 июня пришла к Ямбургу шведская пехота и конница, и того
же числа фельдмаршал, прибывший к Ямбургу (4 июня), их разбил. 8 июля
фельдмаршал — уже в Шлиссельбурге, а 14-го — идет к берегу моря{51}.
---------------
{51} Центральный государственный исторический
архив в Ленинграде, (ЦГИАЛ), ф. 1092. Гр.
Шуваловы, оп. 1, д. 75, л. 1—2.
Благоприятным для России обстоятельством следует признать прежде всего то,
что первые четырнадцать лет ее борьбы с Швецией протекали при связавшей руки
всем державам Запада войне за испанское наследство. Франция, всегдашняя союзница
Швеции, вела очень трудную борьбу против австрийских Габсбургов и Англии.
Австрия была, невзирая на все желание, не в состоянии и думать навязывать себе
на шею войну с Россией, пока не был решен вопрос о том, в чьих руках окажется
Испания. Наконец, для Англии все отдалявшийся с каждым годом в неопределенную
даль и очень проблематический конечный исход войны должен был решить капитальный
для британского кабинета вопрос о соотношении сил и на Ламанше и в Средиземном
море. А пока этот исход еще не был ясен (т. е. до Утрехтского мира 1713 г.),
приходилось воздержаться от более активной политики на Балтике, куда британский
кабинет с самого начала войны не желал допускать Россию.
Но это не значило, конечно, что Англия могла вообще отказаться от выбора
определенной позиции перед лицом русско-шведского столкновения. Слишком
серьезные интересы связывали англичан с Северной войной. Англии пришлось много
лавировать, хитрить и изловчаться в течение Северной войны в своих сношениях как
с Швецией, так и с Россией. Но следует тут же отметить, что ее позиция в
продолжение всей войны в основном всегда была недоброжелательной относительно
России. Это относится и к первому девятилетию Северной войны, начавшемуся Нарвой
и окончившемуся Полтавой, которым мы тут занимаемся.
Еще до возникновения русско-шведской войны Англия уже успела заключить
соглашение с Швецией, нужное ей для комбинаций, касавшихся последних
приготовлений к выступлению против испанских планов Людовика XIV. И это
соглашение в той или иной мере оставалось в силе в течение ближайших лет войны.
Это был по своим прямым последствиям очень вредящий России дипломатический шаг
Англии, первый по времени в истории Северной войны. Первый, но не последний.
Собственно в неизменно враждебной политике Англии относительно России во весь
рассматриваемый период не было колебаний по существу, а просто наблюдалось
временами стремление в той или иной мере замаскировать свои цели, один раз
больше, другой раз меньше. Англичанам приходилось считаться с необходимостью,
пока возможно, симулировать "дружелюбие", готовность к [426] благожелательному дипломатическому посредничеству и т. п.,
потому что они высоко расценивали выгодность торговли с Россией и очень
страшились голландской конкуренции в портах завоевываемой русскими Балтики и в
Архангельске, но при этом старательно избегали оказать Петру какую-либо в самом
деле реальную услугу. Так обстояло дело после первой Нарвы, когда их
посредничество было желательно. Так было и в 1707 г., когда, получая от Петра
подарки за свое мнимое содействие заключению мира с Швецией, лорд Мальборо
всячески старался ускорить уход Карла XII из Саксонии и нападение на русские
границы. Прямые угрозы Англии и ее открытые приготовления к войне с Россией и
попытки в 1718–1721 гг. всеми морами помешать заключению мира России с Швецией
уже выходят за хронологические рамки исследования.
С каждым месяцем пребывания шведского войска в Польше и с каждым новым
успехом Карла "шведская партия" увеличивалась, и магнаты со своими феодальными
отрядами и свитой из мелких окрестных шляхтичей начали кое-где открыто
переходить на сторону неприятеля, вторгшегося в страну, а покидать союзника
Польши, заявляя, что они намерены силой поддержать требование сейма об удалении
русских из Литвы, куда они вступили по прямому зову польского короля. И все-таки
среди польской знати, в руках которой находились и сейм и выделенный из сейма
правящий сенат, царила большая растерянность, и чувство национального унижения
охватывало многих, кто сначала перешел за графом Сапегой в шведский стан. Ведь
это было польское поколение, которое еще помнило, как всего двадцать лет перед
тем, в 1683 г., польский король, доблестный Ян Собесский, спас Вену от турецких
полчищ, осадивших ее. Терпеть теперь такое надругательство, чтобы вторгшийся
неприятель гнал с престола законно избранного польского короля только потому,
что он защищает польскую землю, — очень многим магнатам и шляхтичам казалось
невыносимым. Русские оказывали полякам всякую помощь.
Все эти колебания среди феодальной знати, правившей Польшей, приведшие к
тому, что часть польских сил оказалась на стороне шведов, вредили борьбе
населения против шведского вторжения и во многих местах подрывали сопротивление
страны. Могла ли помочь Августу его прокламация, грозившая самыми страшными
наказаниями не только изменникам, но и всем дворянам, которые не явятся на
службу со своими вооруженными людьми, вассалами? Король Август торжественно
обещал, что все не явившиеся на службу будут преданы "очень мучительной и
позорной смерти: у них будут сначала отрублены руки и ноги, отрезаны носы и уши,
а затем они будут посажены на кол, или колесованы, или разодраны лошадьми",
которых погонят в [427] разные стороны после того, как
виновный будет привязан К ним веревками. Ничего из всех этих угроз не вышло,
хотя Август и начал их осуществлять, практикуя, впрочем, больше на вассалах, чем
на их господах. Польские войска выбыли из строя, не помогли и саксонцы, спешно
вызванные в Польшу. Карл подошел к Варшаве, и столица сдалась. Это произошло 14
мая 1702 г. Петр принимал все меры, чтобы затруднить продвижение шведского
короля. Но окружение короля (и позднейшие его панегиристы) полагало, что он в
это время якобы шел "от триумфа к триумфу". Но все-таки одна легкая тень не
сходила с лучезарного небосклона: пришли крайне неприятные известия из Ливонии.
Русские, о которых после Нарвы и говорить будто бы уже не стоило, вдруг не
только дерзнули напасть на шведов, но и осмелились разбить их наголову.
|
