Меню: Полтава: Рассказ о гибели одной армии; Бібліотека
  Версія для друку   На головну

Список иллюстраций

Отступление

27. «Защищаться или в полон идти?»

Вероятно, Левенхаупт и Крёйц улеглись отдыхать в уверенности, что имеют под своим началом прежнюю военную машину Карла XII. Однако за последние дни на эту машину обрушилось слишком много ударов, важные ее детали были разбиты или утрачены, шестеренки перестали цепляться друг за друга. Военная машина сдала, испортилась, сломалась.

Довольно скоро Крёйц прервал свой отдых. Он встал и тронул за рукав лежавшего рядом Левенхаупта. Тот пробудился из глубокого забытья и, услышал, как Крёйц спрашивает, не объявить ли ему посадку на коней. Генерал вскочил и, еще не совсем проснувшись, ответил: «Действуйте, я сию же минуту буду с вами». Снаружи тьма понемногу рассеивалась, и полоска света на фоне черных небес возвещала о начале нового дня. Выбравшись из палатки, Крёйц созвал вестовых и приказал им скакать в разные подразделения и объявить о посадке на лошадей. Сам он тоже вскочил верхом и поехал между длинными шеренгами полков, отдавая распоряжения о посадке. Следом за ним бежал пробудившийся Левенхаупт, клича своих денщиков в надежде получить коня. Ни денщиков, ни лошадей не находилось, поэтому он пешком добрался до ближайшего полка, драгун Мейерфельта, и по-немецки закричал им: «По коням, по коням, подъем, пора садиться на лошадей!» Было около двух часов ночи.

Свет занимавшейся зари упал на армию, в которой продолжалось разложение. Приказы, отданные накануне вечером, были выполнены лишь частично. Огромные массы солдат по-прежнему трудились на берегу, не оставив надежд перебраться через реку. Картинки зачастую были поистине жалостные: на мелководье застряло множество сооружений из телег или тонких шестов, на которых их создатели явно не сумели уйти далеко. В отдельных полках не хватало до половины личного состава, все еще отчаянно пытавшегося переправиться на тот берег. В темноте полки смешались с обозом, и вокруг царило полное расстройство и хаос. Многие подводы застряли в трясине или в колдобинах. Предписанное сожжение обоза было осуществлено далеко не полностью. В некоторых соединениях уничтожение транспорта было прервано, и огромное множество подвод и телег осталось в неприкосновенности. Не была роздана казна, боеприпасы с продуктами тоже ожидали распределения между солдатами. Общее настроение этой ночью, очевидно, представляло собой странную смесь усталого безразличия, безысходности и безумного страха. Некоторые просто махнули на все рукой и, выдохшиеся, повалились вместо работы спать. Другие, охваченные непередаваемым ужасом, лихорадочно сооружали плоты и предпринимали безрассудные попытки преодолеть реку. Дисциплина, железным обручем державшая армию и заставлявшая ее функционировать, ослабла. Старшие офицеры либо сами участвовали в запрещенных предприятиях по переправе, либо давали на них свое молчаливое согласие.

С посадкой на лошадей дело шло туго. Крёйц призвал к себе двух генералов и дал им хорошую взбучку, велев «немедля посадить всех верхом». У Левенхаупта тоже возникли сложности. На его энергичный призыв к посадке драгуны Мейерфельта ответили глухим молчанием. Он сам пишет: «Ни единый человек не говорил ни слова, они только смотрели на меня так, словно я рехнулся». Его последующее требование найти командиров было встречено тем же оторопелым молчанием. Стоявшие перед генералом кавалеристы в упор смотрели на него и казались ожившими каменными истуканами, немыми и холодными, но с огнем во взорах. Все еще пеший, Левенхаупт понесся дальше. Время шло, наконец генералу удалось разыскать офицера этого полка, которому он и поручил посадить на лошадей драгун Мейерфельта.

В траве за стреноженными конями лежали солдаты, читая крохотные молитвенники. После недолгой заутрени они сели в седло. Лишь постепенно рассеянные группки конников вокруг штандартов уплотнились до маршевых колонн.

Однако перед выступлением в поход необходимо было, помимо сбора личного состава, решить еще ряд неотложных задач. В частности, требовалось раздать казну. Крёйц распорядился согнать повозки с казной в расположение Конного полка лейб-гвардии. Это было непросто, поскольку повозки были разбросаны по разным местам, а часть к тому же застряла в болотах. Предполагалось собрать всю казну вместе, а затем созвать полковых квартирмейстеров и комиссаров для ее раздачи. Следить за тем, чтобы каждый полк получил причитающуюся ему долю общих средств, было поручено молодому секретарю Абрахаму Седерхольму — тому, что находился при отряде Рооса и утратил свою запасную лошадь с богатой поклажей. Беседа Седерхольма и Крёйца, которые обсуждали распределение казны, была прервана выстрелами.

Подошедший к Крёйцу ротмистр доложил, что с аванпостов сообщают о наступлении противника. Как выяснилось, русская конница двинулась в атаку на шведские посты, выставленные наверху, по краю плато. Оказав недолгое сопротивление, шведские солдаты затем отступили к расположившимся у реки войскам. Русские бросились в погоню. Спешно отослав вестового к Левенхаупту, сам Крёйц поскакал по обрыву на плато. Там ему попался навстречу отряд шведских кавалеристов, которые стремглав мчались от преследовавшего их большого казачьего разъезда. При виде высокопоставленного офицера у некоторых солдат пробудился эдакий словесный героизм. Не переставая нестись во весь опор, они стали орать своему корнету: «Стой, каналья, ты недостоин офицерского звания, мы тебя заколем, стой, если ты мужчина!» Крёйцу все же удалось повернуть конников, и, действуя совместно с другим караульным постом, они отогнали казаков назад. Новые казачьи отряды скапливалась в основном по левую руку от шведов, ближе к стоявшему на берегу Днепра обозу.

Шведские кавалеристы сделали остановку. Оглянувшись, Крёйц заметил на подходе драгун Мейерфельта и попросил у них подкрепления. Две роты драгун присоединились к отряду Крёйца, который затем продолжил движение вперед. Русские подались еще немного назад, и шведские конники сумели взобраться на два холма. Оттуда Крёйцу открылся вид на равнину. То, что предстало его взгляду, вероятно, до глубины души потрясло генерал-майора.

Выстроенным у реки походным колоннам уже был отдан приказ трогаться, когда с края плоскогорья начал доноситься треск ружейных залпов. Передние полки все равно пришли в движение и полезли на откос. Шведскому дворянскому прапору — небольшому отряду численностью около 300 человек под командованием полковника Андерса Рамсверда — поручено было на походе охранять артиллерию. (Дворянский прапор набирался из вольнонаемных солдат и содержался шведской аристократией; эта воинская часть имела давние традиции, шедшие от начала XV века и Эрика Померанского.) Ближе всех к Дворянскому прапору стояли уппландские драгуны, которые теперь примкнули к нему. На их объединенный отряд то и дело нападали казаки. Что означала пальба, кавалеристы уяснили себе, поднявшись на плоскогорье: они увидели весь корпус регулярных русских войск, который был выстроен в ордер баталии, имевший форму полумесяца. Русские таки нагнали шведскую армию.

То же самое видел со своей высоты и Крёйц. Перед ним протянулся на равнине длинный, несколько изогнутый боевой порядок. Корпус был составлен из разных родов войск, в основном из кавалерии, но в него входили и пехота, и артиллерия, и нерегулярная конница. Что силы преследователей будут столь разнообразными, видимо, также оказалось для шведов сюрпризом. Командовал войсками Меншиков, который теперь скакал далеко впереди, с авангардом, чтобы взглянуть на расположение шведов. Пехотинцы были на марше посажены верхом, иногда по двое на одну лошадь, почему и не отстали от кавалерии. Эта замечательно простая выдумка русских позволила им взять с собой незаменимый Семеновский полк, элитное соединение из гвардейской бригады русской армии. Этот пехотный полк был поставлен в середину боевой части. Чуть сзади нее стояла длинная шеренга запасных лошадей. Оба фланга были образованы десятью драгунскими полками. Как упоминалось выше, у русской армии была с собой даже артиллерия. Орудий было немного, вероятно, шесть 3-фунтовых пушек Семеновского полка и несколько 2-фунтовых пушек, принадлежавших драгунским соединениям. Эти орудия были выдвинуты ближе к кромке плато и стояли за редким заслоном из нерегулярной конницы и авангардных частей — тех самых, что налетели на шведские посты. В общей сложности русская рать насчитывала около 9000 человек. Крёйц отослал ординарца с донесением об увиденном: русские двигались прямо на пребывавшие в расстройстве войска в речной долине.

---------------

К с. 250 Командовал войсками Меншиков — Утром русскими войсками командовал генерал-лейтенант М.М.Голицын, а не А.Д.Меншиков, прибывший позже.

Когда ошеломляющая весть о том, что русские нагнали их, достигла ушей каждого шведа, по армии опять покатились волны страха и паники. Толпы людей стали бросаться в Днепр, как вместе с лошадьми, так и без оных. Среди находившихся около реки был батальонный капеллан Свен Агрелль. Он родился в 1685 году в Турупском приходе в Халланде. Учиться на священнослужителя он начал семнадцатилетним юношей (довольно естественный выбор призвания для сына пастора), однако посвящение в сан принял каких-нибудь четыре месяца назад, — утешало лишь то, что рукоположение происходило в присутствии короля. Свен еще накануне сложил свои самые ценные вещи в саквояж и две сумки и надеялся взять их с собой на ту сторону. Однако с переправой дела сложились скверно; Агрелль был очевидцем творившейся на берегу кутерьмы, видел, какие там разыгрывались драки и какая предлагалась доплата за каждое место. Сам он сторговался с двумя кавалеристами, у которых был плот и которые обещали попозже перевезти его. Но за весь вечер о них не было ни слуху ни духу, и ночь Агрелль провел у реки, прикорнув на своих вещах. Теперь юный капеллан беспокойно объезжал округу в поисках кавалеристов с плотом, однако нигде не находил их. Через некоторое время он оставил поиски и решил лучше найти свой полк и выяснить, не давали ли они о себе знать туда. По дороге с реки ему попалось на глаза знакомое лицо — майор того же полка Свен Лагерберг, который упал, раненный, на заключительном этапе сражения, над которым, потоптав его, прошел русский боевой строй и которого в конце концов спас один драгун. Изрядно потрепанный Лагерберг направлялся к берегу: он лежал на походной кровати, растянутой между двумя лошадьми. Майор поведал Агреллю о том, что «в полку ровным счетом ничего не происходит» и попросил капеллана не оставлять его, а «проводить к тому перевозу, где переправлялся король». Это предложение понравилось Агреллю, и они вместе устремились к переправе напротив островов. Там стояла сумасшедшая, паническая давка. Кровать с майором занесли в воду, навстречу одной из лодок. Когда Лагерберга переложили в лодку, гребцы едва не вышвырнули его за борт, утверждая, что им приказано перевозить только личные вещи короля. Увидев, как может обернуться дело, отчаявшийся майор выхватил пистолеты и заявил, что «прострелит голову первому, кто попытается его выкинуть». В результате столь наглядной физической угрозы майору и сопровождающему его священнослужителю позволили остаться в лодке, хотя и не дав взять основную часть имущества на берегу: Агреллю удалось прихватить лишь саквояж, а Лагербергу — пару походных ящиков с провизией. Но нельзя сказать, чтобы опасность на этом миновала. Перепуганные солдаты продолжали ломиться в лодку, суденышко начало тонуть. Агрелль уже сорвал с себя одежду, приготовившись добираться вплавь, но тут за борт полетели вещи, а также несколько презренных денщиков, и судно выровнялось. Раздавая тумаки и зуботычины цеплявшимся за лодку несчастным, они отошли от берега и взяли курс на ту сторону Днепра.

Само собой разумеется, пересечь его было не менее, если не более, трудно, чем прежде, поскольку теперь возле реки нельзя было раздобыть ни одного бревна. Едва ли не большинство из пробовавших переплыть Днепр утонуло. Под угрозой наступления русской армии те, кто до сего времени старался сохранить свое имущество, принялись уничтожать его: одни поджигали повозки, другие топили в реке вещи — в частности мебель.

Русские казаки, обходя слева шведские аванпосты, осиными роями налетали на копошившихся в долине солдат и обозников. Они атаковали разрозненные части, а вскоре устроили среди разбросанных по берегу телег и подвод настоящую мародерскую оргию. В их руки попали и многие денежные ящики.

Не успел Свен Агрелль перебраться на ту сторону, как он уже вскочил в челнок, направлявшийся обратно: капеллан хотел, если позволят обстоятельства, перевезти коня и брошенные вещи — свои и майоровы. Поездка эта обещала быть крайне рискованной из-за теснившихся на берегу казаков. С опасностью для жизни Агреллю удалось выбраться на сушу и захватить один из баулов Лагерберга — на большее он не отважился. Русские конники подскакали к самой реке и стали с берега загонять шведов в воду. Обезумевшие от страха люди бежали туда, куда им только и оставалось бежать: к качавшимся на волнах хлипким суденышкам и прочим плавательным средствам. Челнок, в котором приплыл Агрелль, подвергся массированной атаке. Оказавшиеся на борту немногие счастливчики злобно били по рукам цеплявшихся за лодку многочисленных несчастных и, отбившись, бросали их на произвол судьбы. Толкая лодку перед собой, Агрелль шел по дну, пока вода не начала доставать ему до подбородка, — на такой глубине, по его словам, «никто не мог посягать на наше судно». Забравшись на борт, он оглянулся в сторону берега и увидел, как там орудуют казаки и калмыки: они заграбастывали все подряд, в том числе взяли и сумки Агрелля, в которых находился его аккуратно ведущийся дневник. (В дневнике он, в частности, подсчитал количество миль, пройденных им с тех пор, как он покинул родительский дом, и до сего дня, 1 июля 1709 года: получилось 729 и 3/4 шведских мили, то есть более семи тысяч верст.)

Переправившиеся на тот берег Днепра шведы не могли не заметить, что солнце уже давно взошло, а армия продолжает стоять в речной долине. Оттуда доносились пушечные выстрелы, и видно было, как снует внизу нерегулярная русская конница. Это озадачивало и внушало беспокойство. Король, посчитав имеющееся сопровождение более чем достаточным, решил срочно вернуть к армии переправленный ночью лейб-драгунский полк — решение, которое должно было сильно разочаровать и командира полка Эрнестедта, и самих драгун, с таким трудом попавших за Днепр.

Когда шведы только обнаружили русский боевой порядок, он еще не окончательно отрезал им путь к Ворскле и броду у Кишенки. Вопрос был лишь в том, сумеют ли шведские войска оторваться от готовых к бою русских. Избежать столкновения с преследователями было сложно, поскольку из-за неудачного расположения в низине шведы оказались почти заперты в ловушке. Однако при царившем среди них смятении и хаосе они упустили даже тот небольшой шанс, что еще оставался у них.

Русский боевой порядок потихоньку-полегоньку двигался вперед, приближаясь к единственному пути, по которому можно было выбраться из долины наверх. В конце концов левый фланг русских занял позицию рядом с дорогой через Переволочну на Кишенку. Таким образом, шведская рать была практически заперта. Чтобы выйти, армии нужно было пробиваться: сражение стало неизбежным. Растянутые маршевые колонны сделали налево кругом и встали фронтом к обрыву и к русским войскам. Шведы изготовились к бою, сгруппировали имевшуюся в наличии артиллерию. Жерла орудий были нацелены на русских, подошедших к гребню нагорья.

Левенхаупт пребывал в растерянности: что делать? При том, что его армия находилась в смятенном и расстроенном состоянии, он не питал иллюзий насчет исхода боя. Скорее всего, отчаянно пытаясь выиграть время — дабы подтянуть отставших и как следует подготовиться к прорыву или серьезной битве, — генерал решил вступить в переговоры с противником. (Эта мера сопоставима с решением короля послать к русским Мейерфельта.) Кого избрать парламентером, было изначально ясно. Накануне вечером, а также сегодня утром на Левенхаупта наседал прусский военный атташе фон Зильтман, который требовал разрешения перейти к русским. Теперь Левенхаупт приказал подполковнику Траутветтеру снабдить фон Зильтмана барабанщиком и отослать его к неприятелю с полномочиями начать переговоры о перемирии. Прихватив с собой не только барабанщика, но и все свое имущество, пруссак перед фронтом шведских войск поскакал в направлении русских линий. Передовые посты шведов явно были в неведении об этом ходе Левенхаупта, поскольку открыли огонь по крошечному отряду, когда тот проезжал мимо. Как сквозь строй, промчались парламентеры через свистящий поток пуль и невредимыми добрались до русских позиций. Там пруссака встретил генерал-адъютант, который поинтересовался, кто он такой, и, услышав ответ, поспешно проводил военного атташе к Меншикову. После неизбежного обмена любезностями фон Зильтман сообщил, что прибыл от шведского командующего вести переговоры о замирении. Меншиков объявил, что имеет четкие указания от царя: шведские войска должны либо сражаться, либо идти в плен. Русский полководец мог предложить им лишь капитуляцию, но капитуляцию на хороших условиях.

Снабженный этим ультиматумом, шведский барабанщик был отослан назад, к своим.

Донесение об ультиматуме русских Левенхаупт получил через Крёйца. Генерал был в это время занят сбором полков и подготовкой их к бою, что, впрочем, шло у него не слишком успешно. Подъехав к Левенхаупту, Крёйц передал ему предложение о капитуляции. Оба крайне пессимистично смотрели на создавшееся положение. Левенхаупт решил принять следующие меры. Во-первых, перевести имевшиеся в распоряжении войска на другую позицию. Сейчас вся армия стояла, скучившись, под самым обрывом, так что русская артиллерия на его верху могла подвергнуть ее уничтожающему обстрелу. Шведы находились прямо под дулами русских пушек и были в данный момент беззащитны, как сбившиеся в стадо овцы. Был послан приказ всему боевому порядку отойти вправо, на небольшой луг. Однако шведскому командованию требовалось еще время, поскольку силы не были до конца собраны и выстроены. Помимо всего прочего, необходимо было дать возможность королевскому отряду удалиться от Днепра. Вторая из предусмотренных Левенхауптом мер призвана была продлить передышку: он велел Крёйцу самолично отправиться парламентером к русским, дабы, «насколько возможно будет, потянуть там время».

Перевезенных на правый берег шведов охватывала все более сильная тревога. Было уже девять часов, а армия продолжала стоять на месте. По-видимому, русские все-таки настигли войска Левенхаупта; вскоре появилось и подтверждение этих догадок: на другой стороне Днепра можно было видеть регулярные русские соединения.

Примерно без четверти десять королевский отряд отбыл на юг, в степь. Сам король ехал в повозке, остальные продвигались вперед по мере сил и возможностей. Многим раненым, несмотря на боль и затруднения, пришлось сесть верхом. Были и такие — как, например, капеллан Агрелль, — кто остался безлошадным и вынужден был, повесив сапоги через плечо, идти пешком. До Очакова нужно было преодолеть по жаре 350 верст безлесной степи и пустоши. Один за другим шведы исчезали в высокой траве.

Положение шведской армии было щекотливым. Конечно, она несколько превосходила русскую — ее силы составляли около двенадцати тысяч человек против девяти у противника, — но лишь в численном отношении. Шведские части по-прежнему были в значительной степени рассеяны. По оценке самого Левенхаупта, около половины всего воинства находилось на берегу Днепра и было занято безнадежными попытками перебраться на ту сторону. Правда, русские солдаты устали от форсированного марша за шведами, зато их боевой дух благодаря триумфальной победе под Полтавой наверняка был очень высок. Среди шведов, которые все же встали под свои знамена, господствовало смятение, мрачное безразличие и отвращение к войне. Поставленные перед угрозой еще одного сражения, причем сражения с крайне неопределенным исходом, шведские ратники начали переметываться к неприятелю: офицеры, унтер-офицеры, рядовые, прислуга и денщики — народ самого разного толка — сбивались в стайки по 5, 10, 20 человек и перебегали в расположение русских.

Взяв с собой полковника Дюккера и некоего капитана Дугласа, Крёйц поскакал к неприятельской линии. Парламентеров отвели на высокий холм, откуда было хорошо видно шведские силы: там расположился Меншиков. В последовавшей затем беседе со шведскими офицерами русский командующий назвал себя христианином, который хочет избежать кровопролития, а потому предлагает «изрядный аккорд». Крёйц перемежал свою речь вызывающими фразами о том, что русские «не с детьми имеют дело», но Меншиков не стал уговаривать его, а предложил, если шведы сдадутся в плен, оставить и офицерам и рядовым все их имущество, включая обозное. Крёйц попросил час на размышление, после чего Дюккера и Дугласа в сопровождении русского офицера отправили обратно к шведским позициям с предложением Меншикова. Крёйц задержался у русских.

Теперь Левенхаупту предстояло принять окончательное решение. Затевать бой или сдаться? Конечно, шведская армия находилась в плачевном состоянии, но сказать, что у нее нет шансов прорваться, было нельзя. Русские войска действительно устали, тогда как шведская кавалерия была в довольно неплохой форме, особенно те соединения, которые не участвовали в битве, а в безопасности стояли около обоза или в караулах вдоль течения Ворсклы. Обходное движение при стремительной атаке на левый фланг русских, возможно, открыло бы шведам путь к броду в Кишенке. Многие в армии считали, что прорыв непременно удастся. В некоторых частях полным ходом шла подготовка к бою, к тому, чтобы пробиться сквозь заграждение; солдаты запасались провиантом и по возможности облегчали свою поклажу.

Однако были и отрицательные факторы, которые упоминались выше и которые говорили против сражения. Шведское воинство было недособрано и находилось в страшном беспорядке. Моральный дух был низок. Шведское командование попыталось использовать отсрочку для упорядочения войск, но очень мало преуспело в этом. Помимо всего прочего, в некоторых подразделениях почти не осталось боеприпасов. Еще одним отягчающим обстоятельством (которое свидетельствовало о том, что боевой дух совсем упал) был переход шведов на сторону противника. Левенхаупт был крайне осторожным полководцем, а теперь еще пребывал в подавленном настроении. Совершенно естественно, что положение шведской армии виделось ему в самом черном свете, без малейшего проблеска надежды. В эти тягостные минуты мысли его, вероятно, омрачались мучительными воспоминаниями, только что вынесенными из-под Полтавы. Там он воочию убедился в том, какой всеобщий, не поддающийся контролю хаос возникает при сломленном боевом духе. Там он сам повел большую часть шведской пехоты на погибель. Он называл это событие, которое до глубины души потрясло его, жертвоприношением невинных.

У Левенхаупта было явно патриархальное отношение к солдатам, иными словами, он принимал как должное их повиновение и их зависимость от него, одновременно простирая на воинство свою заботу и испытывая к нему эмоциональную привязанность. Левенхаупт чувствовал ответственность за армию и за ее солдат.

Для Левенхаупта и его коллег по генералитету воины не были всего лишь пушечным мясом. В шведской армии командиры слишком близко соприкасались и с ратью, и с битвами, чтобы воспринять такой обезличенный, овеществляющий взгляд на солдат. Генералы тоже ходили в бой, собственными глазами видели, как их приказы ведут к смерти людей, да и сами время от времени становились калеками или погибали. Помимо всего прочего, армии были не очень велики и солдаты (которые часто были вольнонаемными и обходились в кучу денег) в буквальном смысле слова стоили слишком дорого, чтобы кидаться их жизнями. Пушечное мясо — изобретение более поздних времен, оно порождено индустриальным обществом и его индустриализированными войнами, в которых призывники, составляющие гигантские армии, становятся сырьевым ресурсом наравне с другими ресурсами, а генералы живут в добровольной изоляции, вдалеке от реальностей битв, никак не сталкиваясь с малоприятными последствиями отданных ими приказов. Я не хочу сказать, что в феодальных войнах полководцы были в этическом плане выше — бойня остается бойней, независимо от того, происходит она на твоих глазах или нет, — но руководство сражениями осуществлялось иначе, и это имело свои последствия.

Битва могла кончиться очень печально, а при пессимизме и впечатлительности Левенхаупта эта «возможность» преобразовалась у него в мозгу в «вероятность» и грозила перерасти в «обреченность». Впоследствии он говорил, что вышло бы не обычное сражение, а скорее резня или бойня, и посылать туда людей было бы все равно что «вести несчастных на убой». Сколь ни заострена и тенденциозна такая формулировка, она, несомненно, отражает честное, хотя и пристрастное, мнение генерала. На его взгляд, угрожавшее шведам кровавое побоище было бессмысленно, он не желал брать на себя ответственность за подобную «тщеславную лихость». Возможно, решающую роль сыграла тут религиозность Левенхаупта. Он верил в Бога, в Бога живого, который требует ответственности и отчета. Конечно, он мог отдать приказ о наступлении, только чтобы обелить себя в глазах короля и своих современников, поскольку простая сдача в плен, бесспорно, считалась позором. «Но я больше боялся всеведущего Господа, который сурово спрашивает за намеренное смертоубийство, нежели стыдился подобного сраму», — говорит сам генерал. Может быть, воспоминания о катастрофе 28 июня настолько укоренились у него в мозгу, что помешали здравому рассуждению. Левенхаупт производит впечатление военачальника, который повидал слишком много крови и, рискуя увидеть еще больше, оказывается не в состоянии пережить это и падает духом. Не исключено, что он ошибочно оценил положение и представил победу в бою куда более труднодостижимой, чем она была на самом деле. Однако, учитывая то, что мы знаем о побудительных мотивах генерала, не будем слишком строго судить его. Принятое им решение может быть сомнительно с военной точки зрения, но отнюдь не с человеческой.

Очевидно, сам Левенхаупт сразу же, как только услышал предложение Меншикова о сдаче в плен, склонялся к тому, чтобы принять его. Однако капитулировать с целой армией было чрезвычайно обременительно для него, это был позор, от которого генералу было бы потом не отмыться. Вероятно, именно пытаясь (довольно слабодушно и беззастенчиво) переложить хотя бы часть этой ответственности на других, он и созвал около десяти утра всех командиров соединений и высших офицеров.

Действо было весьма необычное. Левенхаупт доложил о предложении русских, но ни словом не обмолвился о распоряжениях короля и об имеющихся возможностях. Он просто спросил собравшихся командиров, «что они предпринять настроены и могут ли подтвердить желание полков своих драться». Ответ он получил двусмысленный. Многие из высшего командного состава без восторга относились к мысли о прорыве, поскольку в этом случае им пришлось бы бросить собственное драгоценное имущество, но такие соображения они держали при себе. Зато большинство прекрасно поняло, какой дует ветер, и сообразило, к чему стремится генерал: он пробует свалить на них ответственность, сделать их соучастниками будущей капитуляции.

Офицеры услужливо отвечали, что «с радостью готовы драться, и за себя лично, и в качестве офицеров на королевской службе». Командир Шведского дворянского прапора Андерс Рамсверд сказал, что как он сам, так и его полк, дали клятву верности королю и он надеется, каждый из них выполнит «свой долг и свои обязательства» и подчинится любым распоряжениям и приказам. Один полковник скептически заметил, что кое-кто из офицеров храбро обещает «побить всю русскую армию», но на них, мол, не следует обращать внимания. С другой стороны, высшие офицеры высказали сомнения по поводу того, как поведет себя в бою рядовой состав. Они не могли ручаться за своих солдат, «понеже испуг и ужас среди них велики слишком и навряд удастся управлять ими». Некоторые офицеры указывали на нехватку боеприпасов, другие же, во главе с неотесанным драгунским полковником Дюккером, клялись, что солдаты «ружья свои положат, коль скоро завидят идущего на нас неприятеля «.

Это были не совсем те ответы, которых ждал Левенхаупт. Хотя они и подкрепляли его более чем пессимистический взгляд на создавшееся положение, генерал не получил единодушной поддержки от высших офицеров на случай, если он решит сдаться в плен. Левенхаупт явно пасовал перед принятием решения, для него выбор между прорывом и капитуляцией был равносилен выбору между чумой и холерой. Если ему теперь предстояло принять соблазнительное предложение русских, он хотел во что бы то ни стало разделить ответственность с кем-то еще, однако высшие офицеры не поддавались на его провокации и бормотали в ответ всякие банальности. Ухватившись за их слова о недостаточно высоком боевом духе рядовых, генерал отдал приказ о проведении совершенно уникального мероприятия. Он велел офицерам разойтись по своим соединениям и опросить солдат, «как они настроены: защищаться или в полон идти». Затем высшим офицерам следовало проголосовать, чтобы генерал мог потом принять окончательное решение. Офицеры с сомнением отнеслись к опросу рядовых, считая, что солдаты заявят о своей готовности идти в бой, а когда дело дойдет до выстрелов, все равно не станут сражаться. Полковник Дюккер поинтересовался, какие распоряжения оставил король. Ответ, который он услышал от Левенхаупта, примечателен своей уклончивостью, если не сказать прямой ложностью; генерал сказал, что «Его Величество никаких иных распоряжений не мог дать, кроме как защищаться, покуда возможно будет». Ни слова о других вариантах, ни слова о походе в Крым. Офицеры поскакали к своим частям. Драться или сдаваться, вот как стоял вопрос.