Меню: Полтава: Рассказ о гибели одной армии; Бібліотека
  Версія для друку   На головну

Список иллюстраций

Отступление

26. «Они будут драться, коль скоро я прикажу им!»

Юлленкрук рассказал о нехватке материалов и рабочей силы — в виде объяснения, почему он считает, что армии лучше было остановиться у Кишенки. В ответ король лишь пробормотал: «Да-да, надо поворачивать». Карл и в самом деле развернулся и отъехал назад, но недалеко: он встал на луговине у реки, где, обдуваемые знойным ветром, начали скапливаться артиллерия, войска и значительная часть обоза.

Прискакал на рекогносцировку к Днепру и Левенхаупт. Место, выбранное Юлленкруком для перехода через реку, не понравилось генералу: по его мнению, оно напоминало тупик, ловушку. Встревоженный, он вернулся туда, где стояли его запасные лошади, и нашел спешившийся там же драгунский полк Шлиппенбаха. Усталый, измотанный поносом и нестерпимой жарой, Левенхаупт искал тени, чтобы отдохнуть. Майор Русенкамп устроил ему у маркитантской повозки импровизированный навес от солнца, и генерал лег. Не прошло и нескольких минут, как Левенхаупт обнаружил забравшегося к нему в шляпу горностая и поймал его. Русенкамп и другие офицеры сбежались поглядеть на пойманного зверька. Левенхаупт подумал о том, что его армия, подобно горностаю, «сама себя в ловушку завлекла». Он отпустил зверька, «моля Господа, чтобы и мы так же во здравии из оного места выбрались».

Колонны одна за другой спускались с плоскогорья в простиравшуюся вдоль реки долину. Полки перемешались с обозом, создав невообразимую сумятицу из повозок и солдат. Вся армия собралась в единую массу, которая, однако, была растянута от окрестностей Переволочны до самой Тахтаевки. Позиция ее, несомненно, была ненадежной. Впереди раскинулся широкий стремительный Днепр. Речная долина хорошо просматривалась с возвышенной части местности, — возвышенность эта, которую многие называли песчаной горой, представляла собой заканчивавшееся возле реки степное плато. На стыке между плато и долиной виднелись небольшие топи и заболоченные блюдца. Около реки, на полпути между Переволочной и Тахтаевкой, находилось еще одно __ довольно протяженное — болото, затруднявшее подходы к берегу. Место было открытое, растительность большей частью льнула к болотам, кромке реки и домам, причем состояла в основном из кустарника и низкорослых молоденьких деревец. Почва была сухая и песчаная, а потому могла предложить очень мало подножного корма для лошадей. Наступавший неприятель имел возможность заблокировать единственный выход из долины (естественно, помимо переправы через реку) — дорогу, по которой шведы пришли сюда и которая вела к броду через Ворсклу у Кишенки, то есть путь, представлявший альтернативу переправе через Днепр. А если означенный неприятель занял бы и вытянутое в длину плоскогорье, с которого просматривалась речная долина, стоявшие внизу шведы оказались бы совершенно беззащитны перед вражеской артиллерией, поскольку она контролировала бы значительную часть речного берега. Небольшим утешением служило лишь то, что многочисленные болотца у подножия плоскогорья ограничивали возможности прямой русской атаки на долину. Впрочем, те же болотца сковывали и свободу передвижения для шведских войск. В том-то и заключалась основная слабость позиции: она самым радикальным образом ограничивала шведам простор для маневра. Если бы шведскому войску не удалось теперь перебраться через реку, оно в буквальном смысле слова уперлось бы в тупик. И если бы оно потом надумало переходить Ворсклу, ему пришлось бы поворачивать и той же дорогой идти обратно, к броду у Кишенки.

Однако тут же, вечером 30 июня, повернуть целую армию было далеко не простым делом. Конечно, к этому времени генералитет мало верил в наведение понтонного моста, однако переправа с помощью подручных плавательных средств уже началась. Приступил к переходу Сильверъельм с отрядом в 300 конников, следом за ним Мазепа со своей охраной, пасынком, женщинами, обозом, большим числом запорожцев и других казаков, а также шведской ротой конных егерей. Выше них по течению, на избранном для переправы месте, где напротив находились в реке два небольших острова, а до другого берега Днепра можно было «достать выстрелом из пушки», в лодки грузили седла, а коней заводили в реку, чтобы они перебирались вплавь. Очень скоро выяснились трудности грядущей переправы: Днепр был широк и быстр, и сильный ветер заставил многие связки плывущих коней повернуть вспять. У отряда Мазепы тоже было в распоряжении некоторое количество лодок, но переправа все равно оказалась сопряжена с риском, и часть ценностей — денег, золота и серебряных сосудов — была унесена стремительным течением. Рядовым казакам из окружения гетмана велено было перебираться собственными силами. Коней сцепляли вместе и заводили в реку, один казак держал в поводу первую лошадь, а остальные плыли, положив голову на круп той, что была впереди них. Когда передний казак уставал, он мог отдохнуть, уцепившись за гриву или хвост первого коня. Однако даже привычным казакам нелегко было перебраться через широкую реку, и многие из них утонули.

До шведского командования, видимо, стало постепенно доходить, что переправа им не по зубам. Перебросить целую армию за Днепр около Тахтаевки было очень сложно, если не сказать невозможно. Однако пока что никто не собирался отказываться от перехода Днепра и, избрав альтернативный вариант, идти к Кишенкскому броду через Ворсклу. Еще некоторое время возможность переправы через великую реку никем не подвергалась сомнению. Весь генералитет собрался в одной из палаток короля. Карл отдал Крёйцу приказ найти более подходящее для переправы место, но, поскольку уже наступали сумерки, генерал-майор решил (довольно-таки легкомысленно, хотя и по вполне понятным причинам) отложить рекогносцировку до рассвета. Пока шведское командование раздумывало, советовалось и морщило лбы над картами и схемами, вечерняя темнота все более сгущалась.

Попытка развернуть и заставить идти назад всю неповоротливую и пребывающую в расстройстве махину — обоз, артиллерию и войска — должна была стоить огромных усилий. Мало того, что такой маневр был сложен в исполнении, ему наверняка препятствовали и серьезные психологические барьеры — по крайней мере пока не будут испробованы все иные возможности. Армия легко катилась на юг: от врага и к маячившему впереди спасению. Поворот обратно, на север, чтобы идти к Кишенкскому броду, должен был показаться совершенно нелепым, поскольку в северном направлении были русские. Надо сказать, что само войско пребывало в удручающем состоянии. Общее настроение, особенно в тех частях, которые пережили недавний разгром под Полтавой, было проникнуто унынием и страхом. Пехотный капрал Эрик Ларссон Смепуст пишет, что к Днепру все шли «с печалью в сердцах». Шведскую армию целиком охватил упадок духа. Помимо всего прочего, со дня выхода из Пушкаревки снабжение продовольствием осуществлялось из рук вон плохо. Обоз шел отдельно от войсковых частей, и последним явно было нелегко разыскать свои подводы с провиантом. Некоторые солдаты по три дня не получали крошки хлеба. Угроза голода, которая накануне битвы витала над отдельными соединениями, теперь превратилась в реальность. Однако это было еще не все. За тяжкий и поспешный марш почти не выдалось времени для полноценного отдыха, так что и воинство и генералитет были предельно измотаны, рядовые и офицеры падали с ног от усталости. Вероятно, командование и рассудило, что армии не помешает остаться здесь на ночь, с тем чтобы наконец-то отдохнуть и запастись продовольствием. Очевидно, представлялось маловероятным, что русские успеют нагнать ее в течение ближайших двенадцати часов. Мнения по этому поводу разделились, но кое-кто из генералов высказался в том духе, что, мол, пройдет еще несколько дней, прежде чем неприятельские войска нагонят шведов, но и тогда русские будут измотаны, а потому малоопасны. Сам король не менее оптимично уверял, что, «если бы противник намеревался идти по пятам, он бы уже был тут». Правда, отряд Крёйца имел утром несколько стычек с русскими частями, но это была всего-навсего легкая нерегулярная конница, от которой мало толку в бою. Ее можно было не бояться.

Но, пока верховное командование судило и рядило, как лучше поступить, значительная часть армии уже приняла собственное решение и маниакально устремилась воплощать его в жизнь. Солдаты хотели любой ценой попасть за реку. Здесь следует напомнить про излишне оптимистические и просто ложные сообщения, которые передавались на марше от одной колонны к другой и суть которых сводилась к следующему: командование нашло место для переправы через Днепр и обеспечило его безопасность. Словно зачарованные, загипнотизированные этой надеждой на спасение, маршевые колонны неудержимо тянулись к Тахтаевке, спускались в долину и подходили к берегу. Вечером 30 июня все, как один, солдаты и обозники пребывали в уверенности, что армия действительно будет переправляться на тот берег — впечатление, которое наверняка еще упрочилось при виде того, как переезжают через реку кавалеристы Сильверъельма, конные егеря, а также Мазепа со всей своей свитой. Весьма сомнительно, чтобы у многих даже закралась мысль о возможности спасения другим способом — перейдя Ворсклу и направившись в Крым. Переправа через Днепр и продвижение в западном или юго-западном направлении, очевидно, считались единственным выходом из положения.

Смятение и страх были настолько сильны, что солдаты преисполнились решимости так или иначе одолеть широкую реку. Однако лодок и плотов было очень мало, их не могло хватить на всех. Имевшиеся в наличии неказистые плавательные средства мгновенно стали цениться на весь золота. В разлагающей, деморализующей, панической обстановке, девизом которой было «спасайся, кто может», ратники помчались на берег и силой захватили плоты, построенные под присмотром Юлленкрука. Тот, кто не сумел добыть себе средство передвижения с помощью рукоприкладства, начал строить сам. Даже полковники и другие высшие офицеры побросали свои части и принялись сооружать для себя подобие судов. Кто-то, подгоняемый страхом, лихорадочно искал бревна или любое другое дерево. Снежный ком покатился с горы и мгновенно вырос в лавину. Начали разбирать дома и разламывать повозки. Воины перерывали свои пожитки, отбирая самое важное, то, что хотели бы спасти вместе с собой. В стремнину сталкивались донельзя жалкие сооружения: солдаты пытались пересечь реку на зарядных ящиках или клеенчатых чехлах от артиллерийских фур, на связанных вместе ободьях колес, на сцепленных телегах или на шатких плотах из тоненьких молодых деревец.

Лошадей привязывали друг к дружке и загоняли в поток. Солдаты, у которых не оказывалось никакого средства передвижения, пробовали перебираться вплавь, некоторые — держась за что-нибудь, другие без всякой помощи. Однако река, как говорилось выше, была широкая и быстрая. Сильный ветер еще более затруднял переправу. В воду заходили группами по 10–20 воинов, а на ту сторону чаще всего выбиралось только несколько человек, остальные тонули. Судя по всему, большинство рискнувших плыть нашли смерть в волнах. Оставшиеся на берегу с ужасом взирали на то, как течение одного за другим поглощало и солдат и лошадей, отчего желание переправляться вплавь несколько поуменьшилось. Зрителям попытка переплыть Днепр казалась чистейшим самоубийством. Эскадронный пастор Смоландского кавалерийского полка пишет: «Когда увидели мы, с какими стенаниями народ на тот берег перебраться пробовал, решили мы со товарищи, что лучше останемся всем скопом и будь что будет, в любом случае доля более завидная, нежели с собой в реке покончить».

Борьба за редкие суденышки продолжалась. Люди дрались и валили друг друга в воду. Тем, кто, предположим, конфисковал плавательное средство, предлагали огромные деньги, чтобы они взяли с собой других. Отчаявшиеся люди готовы были заплатить за перевоз все более крупные суммы, цены при всеобщей панике быстро росли: место для одного человека стоило 10, 20, 30, даже 100 дукатов. Ключом к спасению стал в ту ночь кошелек. Предприимчивые личности организовали нечто вроде паромной переправы, гоняя свои суденышки взад-вперед по широкой реке. Вечер сменился ночью, а шведская армия, подточенная в самой своей сердцевине ужасом поражения, продолжала трещать по швам и рассыпаться на части.

Шведское командование было на этом этапе поглощено двумя вещами. Во-первых, оно решало, куда же все-таки направиться войскам, во-вторых, настойчиво и крайне многословно уговаривало Карла: генералы склоняли его немедленно покинуть армию и переправиться на другой берег.

По мнению Юлленкрука, теперь, когда переход через Днепр казался все более неосуществимым, выбирать приходилось из трех вариантов: идти обратно в глубь Украины, продолжить путь к крымским татарам или дать последний, отчаянный бой. Первый вариант был наихудшим в данное время, когда нельзя было ожидать поддержки казаков. Король поиграл было с мыслью о новой битве, но тут же натолкнулся на испуганные возражения высших офицеров. Юлленкрук сказал, что «солдат обуял страх и стоит им только завидеть неприятеля, как они массой перейдут к врагу, остальные же утопнут в реке». — «Они будут драться, коль скоро я прикажу им!» — резко отозвался король. Занервничавший генералитет стал упрашивать короля попытаться спасти хотя бы самого себя. Левенхаупт преклонил колена возле кровати Его Величества и со слезами на глазах принялся излагать ему чреватое опасностью положение армии, однако король нетерпеливо оттолкнул его, прошипев: «Вы, генерал, сами не знаете, что говорите». Не обескураженный подобным афронтом, Левенхаупт продолжал доказывать свое и с мрачной безнадежностью заявил, что при теперешней обстановке «ничего иного не приходится, кроме как в полон идти либо всем убитыми быть». Мысль об апокалиптической последней битве еще не выветрилась из головы короля, поскольку ответная его реплика была героическая и безрассудная: «Но сначала грянет бой», после чего ему пришлось выдержать форменную увещевательную атаку. Целый сонм стенающих и причитающих высокопоставленных офицеров, придворных и советников взывал, просил и умолял Его Величество спастись и ни в коем случае не подвергать себя риску быть взятым в плен. (Возможно, кое у кого за этими настояниями, помимо подлинной заботы о короле, скрывался страх перед тем, как бы Карл — если он останется — не претворил в жизнь витавшие в его голове смутные мысли о том, чтобы послать армию на заклание, дать ей погибнуть в Рагнарёке.) В конце концов король поддался уговорам. Он спасет себе жизнь, переправившись через Днепр, однако при одном непременном условии: армия должна идти в Крым.

Новым главнокомандующим был назначен Крёйц. Когда Левенхаупт услышал об этом назначении, а также о том, что его самого отряжают сопровождать короля в переправе за реку, он, по своему обыкновению, усмотрел в этом подвох и тут же вызвался взять командование войсками на себя. Король согласился. Намечено было, что монарх в сопровождении высших офицеров и немногочисленного конвоя как можно скорее переберется на тот берег. Армии предстоял трудный и рискованный поход, и этой мерой предосторожности раненого Каролуса заранее выводили из-под опасности. Королевский отряд собирался продолжить путь через степь к турецким владениям, а именно к расположенному на Черном море Очакову. Армии же следовало уничтожить весь обоз, чтобы затем налегке пересечь Ворсклу и по левому берегу Днепра направиться в Крым. Из Крыма войска должны были идти в Очаков, где их будет ждать король.

Солдатам приказано было сжечь все подводы и имущество, а на освободившихся таким образом лошадей посадить тех, кто еще оставался пешим. Запасы провианта следовало распределить между всеми. Каждый полк должен был получить и боеприпасы — столько, сколько можно было раздать на руки. Походную казну также предстояло полностью раздать. Ни одному полку не разрешалось предпринимать попытки переправиться через Днепр, все должны быть готовы с рассветом выступить в поход. Были намечены некоторые меры по замене недостающих пехотных офицеров; кроме того, предусматривалось сжечь знамена рот, которые были слишком малочисленны, чтобы защищать их. Созвав всех майоров, довели эти приказы до их сведения.

Одновременно с тем, как старших офицеров уведомляли о новых указаниях, командир лейб-драгунского полка Эрнестедт, испросив встречи с королем, заявил, что к семи часам утра берется переправить все свое подразделение через Днепр. Можно ли получить разрешение на переправу? Карл отослал Эрнестедта к Крёйцу. После минутного размышления тот удовлетворил просьбу полковника и дал лейб-драгунам такое разрешение. Это была еще одна ошибка.

Новые распоряжения практически не утихомирили страсти. Приказание сжечь весь обоз вызвало массу «скандалов и буйства», поскольку у многих, особенно среди старших офицеров, были солидные и богатые повозки, ломившиеся от трофеев и собственного добра. Если некоторые полки, придерживаясь буквы приказа, сожгли все, то у других работа по уничтожению продвигалась туго. Не исполнялся и строжайший запрет на попытки переправиться через реку. При всеобщей нервозности достаточно было увидеть лейб-драгун, которые делали это с высочайшего позволения, чтобы многие полки соблазнились последовать их примеру. Даже в густой ночной тьме продолжалось безумное сколачиванье плотов. Удержать народ было немыслимо. На тот берег была перевезена часть больных и раненых; как и следовало ожидать, множество остальных исчезло в днепровских водоворотах.

Король, уже сидя в коляске, продолжал обсуждать план похода. Вокруг его экипажа стояла в напряженном ожидании горстка людей. Было около десяти вечера, пора бы уже начинать переправу. Юлленкрук, который тоже получил приказание сопровождать короля, вынул из экипажа наклеенную на доску карту и отдал ее Левенхаупту, предварительно показав генералу, по каким местам армия недавно прошла и где она находится теперь. В качестве дополнительной помощи Левенхаупту с войском в походе на Крым король оставил татарских проводников. Наконец стали прощаться; Левенхаупт, пожелав всем счастливого пути, сказал, что у него есть одна просьба. «Какая же?» — поинтересовался Карл. Генерал попросил короля за свою верную службу не допустить, чтобы его «несчастная жена и дети в случае потери кормильца вынуждены были пойти по миру». «Ваша просьба будет исполнена», — ответил король и протянул Левенхаупту руку для поцелуя. Дернувшись, коляска тронулась и укатила в кромешную тьму.

На протяжении почти пяти верст, которые надо было проделать до переправы, коляска один раз заплутала в темноте, но в конце концов выбралась на правильную дорогу и подъехала туда, куда требовалось — к месту напротив островов. Первыми перевезли на ту сторону драбантов, которых после кровопускания под Полтавой насчитывалось всего около 80 человек. Среди этой партии был драбантский писарь Нурсберг. Его переправили на лодке с несколькими мешками отчетности и казны драбантского корпуса, на нем был надет синий мундир его командира, капрала Яна Эреншёльда, перепоясанный карабинным ремнем и с лядункой на перевязи. Сойдя на берег, Нурсберг сел у воды поджидать остальных, а лодка вернулась за новой партией людей. Королевский экипаж спустили в две связанные между собой лодки, в которых сидели на веслах двенадцать драбантов. В виде дополнительного конвоя переправили еще конников и двести человек пехоты из Сёдерманландского полка под предводительством майора Сильверспарре. Чтобы посадить верхом эту пехоту, на другую сторону было также переброшено более ста обозных лошадей. Лошадей перегоняли либо отдельными группами, либо на буксире за лодками, в которых ехали люди. Немногочисленные лодки беспрерывно сновали туда-сюда, однако преодоление реки происходило медленно и оставалось делом рискованным. Отдельные повозки, которые посчитали незаменимыми, разобрали, перевезли на ту сторону по частям, а там снова собрали. Переправили через реку и довольно много раненых, но почти исключительно офицеров, поскольку, как горько пишет один из участников похода, лодок было «не более, чем хватало для высокопоставленных и знатных особ, которые, удобно сидючи, и были перевезены». Среди переправленных в ту ночь за Днепр были генерал-майоры, полковники и подполковники, а также генерал-адъютанты, два директора канцелярии, гофинтендант, военный советник, епископ, множество канцеляристов и восемнадцать пасторов. Помимо них, на другой берег была доставлена значительная часть придворного штата: конюхи, кухмистеры, мастеровые, слуги, бывший мундшенк, тафельдекер и другие. Крысы бежали с корабля. Многие офицеры и рядовые, ослушавшись приказа, на собственный страх и риск перебрались через Днепр и присоединились к королевскому отряду. В общей сложности на тот берег попало около трех тысяч человек, включая не только шведов, но также запорожских и других казаков.

Когда король со свитой исчез в темноте, направляясь к месту переправы, и у Левенхаупта, и у Крёйца, по-видимому, камень упал с души. Те, кто остался теперь заправлять армией, явно испытывали истощение сил, своеобразный психический надлом — реакцию на сокрушительное поражение и последовавший за ним долгий и трудный марш-бросок. Были выставлены часовые и караульные посты. Три аванпоста разместили по краю плато, четвертый был выдвинут на холм около дороги, ведущей из Переволочны. Поздно ночью поступили донесения о том, что у обрыва появились неприятельские казаки и калмыки, однако ни Крёйц, ни Левенхаупт не были обеспокоены этой вестью. Шведы имели в тот день стычки с их разъездами, и мы уже говорили, что казаков не воспринимали как сколько-нибудь серьезную угрозу. Левенхаупт еще некоторое время метался по лагерю в поисках проводников-татар, но недосып и усталость в конечном счете взяли свое. Генерал забрался в одну из оставленных королем палаток, свернулся калачиком на земле и, прикрывшись мундиром, заснул. Через некоторое время в ту же палатку взошел Крёйц, который тоже лег и погрузился в сон. Они вроде бы чувствовали себя в полной безопасности.