Меню: "Записки и воспоминания. 1888-1908 г.г."; Бібліотека
  Версія для друку   На головну

XXXVIII.

Полтавские Губернские Ведомости в 1898-99 годах. — Деятельность думы того времени. — Вопрос о месте для памятника Котляревскому. — Присяжные поваренные Манько и Васьков-Примаков — газетные сотрудники.

К этому времени, т. е. к 1898 году пришлось мне почти исключительно заняться "газетой" и местом для своих работ избрать отведенные помещения в "присутственных местах", по соседству с губернским правлением, и оставить канцелярию губернатора, к которой так привык и с которой успел сжиться.

Газета стала приобретать "общественное значение" и к ней часто прибегали для выражения своих мнений и взглядов общественные деятели, в ней трактовались и освещались главным образом вопросы городской жизни.

Отчеты о думских собраниях вел талантливый хроникер Э. — и они были очень обстоятельны и подробны. Каждую неделю помещался злободневный фельетон сотрудника, писавшего тогда под псевдонимом Тот-же, и преимущественно посвящался вопросам городской жизни и характеристике городских деятелей; фельетоны эти любил читать епископ Иларион, который, как он сам мне говорил, всегда с нетерпением и любопытством ожидал воскресных номеров.

Кроме фельетонов много приходилось писать и вообще всяких статей, освещающих вопросы и явления все той же городской жизни. Газетные статьи, очевидно, отвечали моменту, интересовали общество и гласных; их читали и, напр., бывший тогда гласным Е. Г. Ст—цкий, на одном из заседаний думы познакомился со мной и говорил: — с удовольствием читаю статьи по городским вопросам, все в них совершенно верно и под каждой статьей готов подписаться!

Общество живо интересовалось деятельностью думы и газета являлась очень кстати посредником между ними.

Время вообще было живое — строили водопровод, просветительные здания, организовали общественную библиотеку, организовывались различные общественно-благотворительные и просветительные Общества и кружки, собирались поставить памятник Котляревскому, хлопотали о всеобщем обучении и о постановке вокзала поближе к городу вновь строящейся Киево-Полтавской линии и проч.

Кроме упомянутых уже городских деятелей в те поры вносили в работу думы живую струю член управы Сосновский, гласные Старицкий, Сияльский, Зиновьев, Казин, Черненко, Павловский, Оголевец, Перцович и друг., а г. Бобрицкий в это время провел свой проект устройства городского кирпичного завода.

Как и всегда, в живом деле не обходилось без столкновений, без горячих споров, без острой полемики.

Гласные и другие общественные деятели, однако, все еще не привыкли считаться, спокойно и серьезно, с газетной критикой, хотя бы и неприятной, их общественной деятельности, и даже некоторые, наиболее интеллигентные из них, все же не могли возвыситься над чувством мелочной обидчивости и уязвленного самолюбия. Благодаря этому, т. е. газетным заметкам, прекратились тогда знакомства пишущего эти строки с С-ским, Пил-ко и др. — потом возобновившиеся и ... вновь прекратившиеся...

Факты эти, конечно, не важны сами по себе, но я привожу их в качестве характеристики провинциальных общественных деятелей вообще и положения деятелей провинциальной печати в частности. Не редки случаи, когда сегодня хороший знакомый редактора или сотрудника газеты, завтра, при встрече, сделает вид, что не узнает его — из-за того только, что встретил в газете неодобрительную заметку о своей деятельности или не лестную характеристику, как общественного деятеля.

Много еще воды утечет, когда и провинциальные деятели будут так же терпимо и спокойно относиться к публичной критике их деятельности, — критике, хотя бы и неприятной, хотя бы в виде шаржей и каррикатур, — как к этому относятся просвещенные деятели в столицах, не говоря уже о "загранице"...

Среди вопросов, живо волновавших в этот период времени местное общество, особенно остро стоял вопрос о месте для памятника Котляревскому.

В думе это "место" менялось несколько раз.

В конце концов, почти решили было поставить памятник на площадке против гостиницы Воробьевой. За это место особенно горячо ратовал гласный Пилипенко, но не менее и горячего противника оно имело в лице гл. Зиновьева.

Если не ошибаюсь, гл. Бобрицкий энергично стоял за место на площадке против Петровского сквера, у дома Радунских.

Одни предлагала поставить памятник Ивану Петровичу в Петровском сквере, против чего решительно восстал творец памятника скульптор Позен. Много сторонников имела площадка за собором.

За это место стоял известный деятель и публицист В. И. Василенко, который в ряде статей отстаивал его и рекомендовал покатость горы, от площадки, засадить деревьями и образовавшийся таким образом лес назвать "Иванов Гай".

Предлагали в другие места — и каждое место имело своих сторонников, со всею силою его отстаивавших.

Споры в думе доходили чуть не до ссор.

Делались постановления, которые, по заявлениям, в следующее заседание отменялись.

Комиссия и, кажется, гласные в полном составе, выезжали для самоличных осмотров предлагаемых для памятника пунктов.

Общество приняло в решении этого вопроса и в спорах о месте самое живое участие, шли на эту тему бесконечные разговоры; писали в газете статьи, присылали письма в редакцию и т. п.

Дошло до того, что местные остряки предлагали сделать памятник подвижным и перевозить его с одного места на другое, дабы ни одно из предлагаемых мест не было обижено.

В гостившей тогда во Втором общественном собрании оперетке известного Левицкого комик Кошевский однажды сорвал шумные аплодисменты. Не помню, в какой оперетке, ему надо было сидеть на заборе и кого-то или что-то высматривать.

Его спросили — что вы высматриваете — и он ответил:

— Место для памятника Котляревскому.

Кажется в "Губ. Вед " была проведена впервые мысль о постановке памятника на Протопоповской улице, на том месте, где он стоит теперь.

Предложение это было сравнительно солидно обосновано — и сразу же нашло многих сторонников.

Редакция "Губ. Вед." попыталась сделать анкету, и большинство авторов писем, полученных по этому поводу редакцией, тоже стояло за указанное место.

А в ближайшем заседании думы, гл. Рынденков произнес речь, почти дословно повторив газетную статью, в защиту места для памятника на Протопоповской улице — и в этом же заседании вопрос был разрешен окончательно — и именно в том смысле, в каком было сделано указание в газете.

Много также говорилось в думе и писалось в "Губ. Вед." по поводу "Просветительного здания" — и вообще редкий вопрос общественной жизни не находил отклика в "Губ. Вед".

Принимали участие в газете, кроме постоянных сотрудников, и многие из гласных и другие лица.

Деятельное участие, напр., принимал Павел Яковлевич Манько — присяжный поверенный — с настоящей литературной жилкой.

П. Я. Манько был выдающимся адвокатом и талантливым публицистом. Писал судебные отчеты, статьи по юридическим вопросам и общественной жизни, — но с особой любовью описывал, красиво и образно, свои ежегодные экскурсии за границу.

За более чем двадцатилетнее пребывание мое у газетного дела, я одного только Манько и знаю из всей местной адвокатуры, как тяготившего к литературной деятельности.

Он же был и редакционным юрисконсультом, — но увы, а может быть к счастью, за все время его сотрудничества и участия в делах редакции не было случая, который бы вызвал необходимость выступления Манько в "литературном процессе" и защиты редактора или кого-либо из сотрудников от обвинения в "клевете", "диффамации" и проч.

Манько пользовался и в обществе большими симпатиями, как живой, интеллигентный, с открытым характером деятель.

Он был секретарем некоторых благотворительных Обществ; между прочим, кажется, "присяжным" дирижером танцев во Втором общественном собрании и, если не ошибаюсь, с честью нес приписываемое ему общей молвой амплуа туземного Дон-Жуана...

Кончил Манько печально. — В гортани, кажется, у него образовался рак. Профессор Склифосовский сделал ему операцию и больной было поправился.

Как-то, уже когда Манько вышел из больницы, я его встретил на Александровской ул. Он шел с подвязанной щекой; рот несколько перекосило; был бледен и худой. Мы разговорились. Он надеялся на полное выздоровление — и между прочим сказал, что операция ему была сделана без наркоза.

Ни я, и, вероятно, и он не думали, что эта встреча наша последняя.

Через несколько времени я узнал, что Манько умер в Берлине, в лечебнице профессора Бергмана. Потом уже родные его мне передавали, что болезнь возвратилась и Манько уехал к проф. Бергману, который сделал ему повторную операцию вырезания рака и оставил в своей лечебнице, где обращение с больным было совершенно похоже на пытку — и вот это собственно и свело его в могилу.

Более грубого, прямо жестокого обращения, какое практиковалось в этой лечебнице трудно и представить.

Сам профессор Бергман в распорядки своей больницы не вникал, и служащие что хотели, то и делали, особенно, если видели, что пациент не в состоянии сорить деньгами. При перевязках они прямо сдирали с тела приставшие бинты, оставляли больных на сквозняках, без помощи, по несколько часов; при переносках трясли, бросали словно какую вещь, — издевательствам, вообще, не было конца.

Раздражали они больных до бешенства — и Манько, говорят, при одном приближении служителей для его перевязки или переноски в другое место приходил в исступление, бросался на них с кулаками — и, конечно, при таких условиях о правильном лечении не могло быть и речи — и он там же в лечебнице и умер, вызвав в Полтаве у всех знавших его искренние сожаления.

Говоря о том, что никто из Полтавской адвокатуры не имел тяготения к литературе и сделав исключение для одного Манько, я несколько преувеличил — был еще присяжный поверенный в Полтаве, не чуждавшийся литературы, покойный Васьков-Примаков.

Подобно Манько, и Васьков-Примаков любил путешествия и каждое почти лето отправлялся за границу — и затем приносил в редакцию свои описания этих путешествий.

Писал Васьков-Примаков тоже литературно, очень интересно, и я с удовольствием печатал его работы, — но еще с большим удовольствием слушал его рассказы, так как рассказчик он был чрезвычайно интересный. С каким увлечением бывало он,  просаживая в редакции часами, рассказывал о Швейцарии, Генуе, и особенно о кладбищах Генуэзском и Маланском.

Он все выражал желание поездить по Европе вдвоем со мной и быть мне как бы проводником, — ему нравилось, с каким интересом я его слушал. Увы, желанию этому не суждено было сбыться, — только в 1900 году я удосужился предпринять поездку за границу, когда уже Васьков-Примаков лежал в могиле...