III.
Мой
второй визит к губ. Янковскому. —
Назначение меня на должность секретаря Статистического
комитета. — Отношение Янковского к земству. —
Перевод Янковского в Житомир. — Знакомство
с канцелярией
губернатора. — Отъезд Янковского из
Полтавы.
Дни
ожидания
результатов моего первого визита к
губернатору Янковскому тянулись томительно
долго. Каждый день приносил какие-нибудь
слухи, — как относительно моей персоны, так
еще и служившего в канцелярии
губернатора Е.И. Лесняка, которого прочили в
секретари крестьянского присутствия.
А
тут еще стали носиться настойчивые слухи,
что Янковского переводят
из Полтавы — при чем, говорили потихоньку,
что виною этому Фришберг.
На
запрос обо мне губернатора, Шидловский
дал отзыв благоприятный. Значит дело
двинуто.
Но
слухи то прочили меня в крестьянское
присутствие, а Лесняка в секретари
статистического
комитета, то меня
или Лесняка на обе должности. Особенно меня
взволновал слух, что Яровицкий
остается в Полтаве и
заявил Янковскому, что прошения своего назад не берет и что запрос о нем
уже "пошел к ректору университета".
Думаю — шансы не равны, о нем спросят и у
ректора, а обо мне только у Шидловского.
Решил пойти вновь к Янковскому.
На
этот раз в приемной
застал даму, худую, высокую, бледную. Больше
никого не было. Я стал в стороне, так
что по выходе из кабинета, Янковский должен был к ней первой подойти.
Также
быстро, по военному, Янковский
вышел и теперь, и действительно прямо
устремился к даме.
—
Что угодно?
—
Я Остроградская, жена пристава... Первой
части — проговорила она.
—
Я его выгнал со службы — отрезал Янковский.
Дама
стала что-то объяснять и просить.
—
Я его выгнал — он этого заслужил.
Сказано
так решительно, что дама вылетела из приемной.
Янковский
повернулся ко мне.
Я объяснил, что прошу навести обо мне
справки у ректора Киевского университета.
Янковский ответил, что
это лишнее, а. впрочем, посмотрит.
Я ушел — крайне взволнованный
обращением губернатора с „дамой". Вот
как покрикивают губернаторы на "дам",
как же они кричат на мужчин?
Так
как слухи о назначении меня секретарем
крестьянского присутствия
продолжали настойчиво циркулировать, мне
посоветовали познакомиться с непременным членом
присутствия
Петром Александровичем Алексеевым. Я последовал совету, — пошел, был
предупредительно принят, — и с тех пор
мы остались в
хороших отношениях.
П. А. и в роли уже непременного члена губ. присутствия, хотя и стал генералом, остался таким же
любезным и обязательным.
Но
вот радостная весть пришла.
Чиновник
палаты П. Михайленко был по делу в канцелярии
губернатора и там узнал,
что "сейчас вернулся от губернатора
правитель и принес резолюцию", — секретарем
статистического
комитета назначен я, секретарем крестьянского
присутствия Е.
И. Лесняк.
Казенную
палату можно ликвидировать! Поздравления с уходом или переходом я
принимал с полной искренностью
— вот уж можно сказать,
расставался без всяких сожалений! И
вообще буду говорить откровенно — не могу
представить себе человека, кто бы тогда — а
может быть и теперь? — расстался с палатой с
сожалением. Так
мертво, угрюмо, подавляюще скучно было в ней!
Рeжим
Шидловского как-то давил — нет не
то, не давил, а захолаживал всякое живое проявление, нагонял мертвящую
тоску и безнадежность на
всех и все.
Личные
отношения, после моего ухода из палаты,
у нас не прекращались; часто приходилось с
Шидловским встречаться и по службе и
частным образом и всегда между нами оставался внешний тон отношений корректный, — с оттенком,
с его стороны, благожелательности, — но
за этой благожелательностью как-то
невольно чувствовалась не расположенность,
даже как будто враждебность, а в некоторых
действиях прямо таки признаки мстительности, — неизвестно за что.
*
* * * *
Слухи
об уходе Янковского становились все
упорнее. О поводах к
уходу говорили разное, причем передавали.
что Л. Т. Фришберг потирал руки и
многозначительно улыбался.
Уход
Янковского связывали с закрытием
типографии Фришберга за напечатание какой-то брошюры, по заказу
земства, о военно-конской повинности;
говорили о телеграмме Фришберга министру и
распоряжении из Петербурга открыть
типографию; говорили и о телеграмме
Заленского, председателя
губернской земской управы, тоже министру и
по тому же поводу.
В
толках этих, вероятно,
была доля правды. Конечно, вряд ли Янковский был переведен из Полтавы в
Житомир
из-за закрытия типографии
Фришберга, но это обстоятельство могло
явиться ближайшим поводом в связи
с другими, явно обнаруживавшими
обостренные отношения Янковского с губернским земством.
Эти
отношения
и вызвали, надо предполагать, перевод Янковского.
Трения
между губернской властью, в лице
Янковского, и губернским земством, в лице
председателя управы
Заленского, не
были ни для кого
тайной, и говорили,
может быть не без основания,
что Янковский
во все время своего управления Полтавской губернией, будучи
принципиальным противником
земства,
подкапывался под институт этот и всеми
способами тормозил земское дело в губернии.
В своих годовых
всеподданнейших отчетах
Янковский не обмолвился ни одним
добрым словом о земстве, — напротив,
старался всячески поносить в глазах Государя и предлагал,
напр., для
обуздания гласных и контроля в собраниях
командировать в заседание прокурора!...
Предлагаемая
мера одобрения со стороны Государя не
встретила.
При
таких условиях, конечно, могла быть доля
правды, что уход Янковского связан с
закрытием типографии за напечатание
земской брошюры о военно-конской
повинности, — и понятно, торжество Л.
Фришберга, приписывающего себе честь
удаления Губернатора...
Вообще,
можно думать, что Янковскому не сладко
жалось в Полтаве. Помимо неприятностей,
вытекающих из постоянных конфликтов с
земством, здесь, в Полтаве преследовали его
и крупные несчастия семейные. Женился
Янковскій, уже сравнительно в летах, на
молодой особе, по взаимной искренней
привязанности; прибыл он в Полтаву с двумя
детьми, которые здесь заболели дифтеритом и
умерли.
Удар
был тяжел и положил отпечаток на характер
Янковского — на все остальное время его жизни.
Жена Янковского с трудом перенесла
катастрофу и все болела, замкнувшись дома.
Несчастье
вызвало трогательное сочувствие местного
общества, среди которого Янковские
пользовались симпатиями. Не лишне сказать,
что Янковские были искренно религизными
людьми и тесно сдружились с епископом
Иларионом — на письменном столе его до
самой кончины всегда стоял портрет супругов
Янковских.
На
сколько я мог судить, и в чиновничьей среде
Губернатор Янковский оставил в общем
сожаления, — как корректный, правдивый и
доброжелательный начальник, несмотря на
суровую внешность.
Такое
же осталось и мое личное впечатление, хотя
мои отношения к нему ограничились всего
двумя — тремя случаями.
После
назначения, по совету людей опытных, а
главным образом, чиновника особых
поручений Ф. Насветова, я облекся в вице-мундир
и прихватив и „бумажку" о выдаче
месячного жалованья — от земства — тогда статистические
комитеты содержались на земский счет —
отправился представиться и поблагодарить
за назначение.
Знакомый
уже курьер Ефрем доложил и, выйдя из комнаты
Янковского, сказал: - пожалуйте — и я в
первый раз, как чиновник, робко вступил в
губернаторский кабинет.
Как
себя держат с генералами? Представить не
могу. В университете это было просто. Ректор
— хотя и генерал был, но для студентов
только Николай Карлович (Ренненкампф) — а официальные
отношения исчерпывались тем, что, захватив
бывало первую попавшуюся бумажку, студент
выводил на ней: — Его Превосходительству
ректору университета студента — имя рек —
прошение. Не имея чем заплатить за квартиру
и за стол, имею честь просить выдать мне из
каких-нибудь сумм пособие.
С
этой бумажкой спокойно, не стесняясь
костюмом „проситель" шел в ректорский
кабинет. Николай Карпович читал бумажку,
проводил рукой по своей совершенно
лишенной признаков даже растительности
голове, протягивал руку за пером и писал на
прошении резолюцию: „Казначею: выдать в
счет моего жалованья 30 рублей" — и
вожделенную бумажку протягивал просителю.
Тот летел к казначею, который медленно
прочитывал "резолюцию", отсчитывал 30
рублей, — вот и вся процедура сношений со „штатским"
генералом.
На
военной службе, при отбытии повинности, в
артиллерийской бригаде, там знай только не
про- (в репринтном издании пропущена
строчка - предположительно "виниться перед
кап-") ралом и откозырять офицеру. И
военные генералы, и офицеры педантами не
были и не очень то следили за
неукоснительным выполнением требований
отдачи воинской чести — гораздо страшнее
были „прапорщики", но об этом когда-нибудь
в другой раз — теперь же возвращусь к
губернатору Янковскому, собственно
гражданскому генералу, хотя он и был
генерал-майором и носил военную
генеральскую форму. Но оказалось — что и
здесь дело не сложное и отношения не такие
уж страшные.
Когда
я вошел в кабинет Янковский
предупредительно поднялся из-за стола,
пошел мне на встречу, подал руку и пригласил
сесть. Я ему сказал заученную фразу, что де
явился представиться, поблагодарил за
назначение — и что постараюсь работать
добросовестно.
Янковский
ответил, что работать мне придется при
другом, так как он скоро оставляет Полтаву.
И
таким образом я из верного и
непосредственного источника узнал, что
слухи об уходе Янковского справедливы,
сомнений на этот счет уже не могло быть.
Янковский
подписал бумажку о выдаче мне из земской
управы месячного жалованья — и я
раскланялся.
Вступление
мое на государственную службу т. о.
состоялось.
Пока
дела было не много. Особой канцелярии и
помещения для статистического комитета не
было, почему моя квартира и обратилась в
комитет — а так как Иван Федорович
Гербаневский работал в комитете и раньше,
при Трощинском, то и уговорился с ним, что он
будет работать и у меня и на первых порах
давать необходимые указания.
Следуя
этим указаниям, мы и начали подготовлять
материал для составления годового
губернаторского всеподданнейшего отчета,
— что составляло главную обязанность
секретаря комитета.
Я
совершенно не знал этой процедуры и
недоумевал, с какой стороны и как
приступить к делу. Помог Иван Федорович. Он
нашел в комитетском архиве "чернячки"
всеподданнейших отчетов за прежние годы й
дал мне познакомиться с ними для образца. Я
стал читать эти отчеты с интересом — ведь
любопытно было проникнуть в запретную
область и узнать, что и как губернаторы пишут
непосредственно Государю. Подробнее об
этих отчетах я скажу ниже, — теперь же
упомяну, что из чтения отчетов губернатора
Янковского, особенно той части, которая
писалась не секретарем, а самим
губернатором, я узнал, какого убежденного и
непримиримого принципиального противника
имело земство в лице Янковского, а из
замечаний Государя, о чем при делах были и
уведомления, ясно вытекало и несогласие
Государя с взглядами и проектами
Полтавского губернатора Янковского,
направленными на искоренение самого духа
земства в Российской Империи.
Итак,
я начал знакомиться с делами
делопроизводством и подготовляться к
составлению „отчета". С этим делом не
спешил, так как знал, что в прошлом году
Трощинский отправил отчет в конце июня, а
теперь шел только апрель. С другой стороны,
было и не до отчета. Канцелярия губернатора
волновалась — а ее волнения уже стали
отражаться и на моем настроении, — я
считался и даже фактически становился ее членом,
хотя места пока для меня в ней не отводилось.
Потом
уже, в одной из комнат канцелярии поставили стол,
— за которым я и основался и т. о. вошел как
товарищ и сослуживец
в непосредственные фактические отношения
со служащими в ней.
Я
с интересом входил во вкус „канцелярской"
жизни — и после казенной палаты канцелярия
губернатора мне казалась эдемом.
Работалось легко и с увлечением, хотя, надо
правду сказать, работали в канцелярии тогда
мало, больше времени уходило на разговоры
по поводу отъезда Янковского, и еще больше
на разговоры и комментарии слухов о новом
губернаторе Косаговском, переведенном из
Курска на место Янковского.
В
Полтаве Косаговского почти не знали, потому
и разговоры о нем отличались
неопределенностью и больше ограничивались
догадками и предположениями. Между прочим,
одно стало достоверно известным, что,
получив назначение в Полтаву, Косаговский
немедля собрался, так что едва успели в
Курске в его честь устроить обед, — и поехал
к новому месту своего служения. Прибыв на ст.
"Полтава" Косаговскій узнал, что
Янковский еще не уехал из Полтавы, — и
потому решил, чтобы с ним не встречаться,
прокатиться дальше и докатил до Одессы, где
и провел несколько дней, пока квартира в
Полтаве для него не оказалась свободной.
Осведомленные
люди тихонько передавали, что маневр
Косаговского был ловко им задуман и удачно
замаскировал его неудержимое желание и
тайное намерение побывать в Одессе и
навестить своих старинных друзей — г-жу N. с
маленькой дочерью Тамарой.
Янковскому
в Полтавеі тоже был устроен традиционный
прощальный обед, который, говорили,
отличался многолюдством, а тосты и речи
искренностью и задушевностью. На обеде я не
был, но вечером, после обеда, был в клубе —
встретил некоторых из участвовавших и они
мне передали о чествовании.
После
представления, Янковского видеть пришлось
мне всего два раза — на концерте Мравиной и
Долиной, в зале дворянского собрания, и
затем на вокзале при его отъезде.
Попал
сюда я случайно. На улице как-то встретил
несколько извозчичьих экипажей с
чиновниками губернаторской канцелярии,
которые неожиданно и сообщили мне, что едут
провожать Янковского. Я присоединился к
одной компании и т. о. очутился в числе
провожавших. Последних на вокзале было не
так много, но была музыка и приготовлено
шампанское. Прибывшего на вокзал
Янковского с женой встретили с бокалами в
руках, а г-же Янковской кто-то вручил букет
цветов. Подошел поезд. Янковский пожал
провожавшим руки — и затем стал на площадке
вагона; когда двинулся поезд, долго
виднелась его фигура с фуражкой в руках.
Сравнительно
не много губернаторствовал Янковский в
Житомиpе — дошли до Полтавы слухи, что он
заболел я умер; жена его получила
сочувственную телеграмму покойного
Государя Александра III. Умер Янковский в
конце июля 1892 года и похоронен в Варшаве,
где он лечился, 30 июля.
В
Полтаве епископ Иларион отслужил по нем
панихиду в соборе; собралось на панихиду
народу не много, — и затем память о
губернаторе Янковском канула в вечность...
|