IV.
Губернатор
Косаговский. — Первый анекдот. — Представление
Косаговскому. — Мой первый доклад у Koсаговского. —
Первое заседание губернского правления. —
"Хотите быть редактором?"
—
Новый губернатор приехал!
Такой
вестью
встретили меня в одно майское утро в
канцелярии.
Впрочем,
если бы даже
мне и не сообщали об этом — я бы догадался:
какой-то трепет прошел по канцелярии,
говорили все
чуть не шепотом, ходили на носках.
Первый
встретил меня Иван Федорович и сказал:
—
Приехал губернатор, — завтра общее
представление.
—
Что же — и мне надо представляться —
спрашиваю.
—
Конечно!
—
Но как быть — у меня нет мундира?
—
Надо раздобыть!
Легко
сказать — раздобыть! Где я его раздобуду!
Говорю
чиновнику особых поручений Насветову:
—
Я не явлюсь на представление.
—
Как можно, — замахал тот руками —
обязательно надо являться!
Я
приуныл. Как
выйти из этого положения? Ну, думаю будь, что
будет — явлюсь в вице-мундире, авось сойдет.
В
канцелярии уже
передавался — так сказать — первый анекдот
о новом губернаторе.
Приехал
Косаговский
ночным поездом.
Чуть
забрезжил рассвет, Кocaговский
уже был на ногах и вышел на площадку
лестницы, перед входом в приемную.
Вышел,
остановился, повел носом
и в негодовании крикнул:
—
Воняет!
Прибежали
курьеры, еще хорошенько не протершие
глаз; послали за заведующим казенными
зданиями
Белавиным, выскочил дежурный чиновник из
канцелярии.
—
Воняет — настаивает Косаговский, с не сходящей с лица брезгливой миной.
Bсе
суетились, искали источник обеспокоившего губернаторский
нос букета, — но ничего не могли открыть.
—
Чтоб не было — приказал Косаговский — и
ушел в приемную.
Белавин
безмолвствовал; курьеры
в недоумении переглядывались и разводили
руками — но откуда "воняет" такт и не
догадались, — ибо им вовсе не воняло, может
быть потому, что и действительно не воняло
или их носы уже приспособились и освоились
с атмосферой.
Однако,
такая суета стала повторяться регулярно
каждое утро — в продолжение нескольких
дней, пока, наконец, общее совещание всего губернского правления, не пришло к
заключению, что "воняние" исходит от
чиновников, посетителей и всякого иного
народа, проходящего через парадный вход и
лестницу. мимо двери губернаторской
приемной, на
верх в канцелярию.
—
Знаете, всякие
люди ходят,
оно и того...
Чтоб
изгнать не нравившийся
Косаговскому запах, решили
запретить вход через эту дверь и лестницу всем, кто идет в канцелярию — и направить их через
двор, на черный ход, по узкой и
действительно зловонной лестнице, идущей,
между прочим, мимо клозета; исключение было
сделано только для правителя
канцелярии,
которому была предоставлена привилегия проходить через главный "губернаторский" вход.
Такой порядок неукоснительно соблюдался
до самого увольнения Косаговского,
a
после него, при губернаторах Татищеве и
Бельгарде, все вновь
стали беспрепятственно xаживать в канцелярию
через
парадный
ход.
Изолировали
губернаторскую квартиру от канцелярии
уже при князе Урусове,
когда были сделаны радикальные переделки,
ремонт и проч. губернаторского дома, при чем
так искусно все было распланировано, что на
верхнем этаже оказались обширная
приемная
и кабинет губернатора, сообщавшийся с его
частным кабинетом и квартирой внутренним
ходом; всем "начальникам отдельных
частей" были отведены отдельные кабинеты
— и в общем получилось удобное и
комфортабельное помещение для всех, а квартира
губернатора составила совершенно
отдельное "учреждение", как его частное
жилище.
Да,
— как и казенная палата, канцелярия губернатора потерпела существенные
перемены после ремонта, в своей внешности,
— а за двадцать лет — со времени моего
первого знакомства
с нею в по сей день — потерпела
и со стороны своего состава и служащих.
Бывший
тогда правителем канцелярии Григорий Ильич Пшичкин ушел с этой должности
одновременно с уходом Косаговского и
теперь живет на пенсию, имея службу в местном отделе О-ва Красного
Креста. Теперь он постарел, согнулся — и
часто его можно видеть или сидящим на
скамейке в Александровском парке (излюбленном
месте пенсионеров),
или гуляющим по аллеям парка, заложив руки
назад с неизменным зонтиком в руках. Низко
опустив голову, ходит Григорий Ильич — и при встрече с ним мы
вспоминаем былое время, совместную службу,
разные эпизоды и „приключения" —
особенно из эпохи губернатора Косаговского,
о котором Григорий Ильич мог бы порассказать
многое.
После
Пшичкина,
при Татищеве, должность правителя
канцелярии занял
старший помощник делопроизводителя
Алексей Яковлевич
Данилевский — и прослужил в
этой должности почти до ухода из Полтавы
князя Урусова, который на его место назначил бывшего
тогда в Полтаве полицмейстером А. I. д'Айстеттена, а А. Я. Данилевскому выхлопотал
приличную пенсию — и
Алексей Яковлевич тоже живет, подобно Г. И.
Пшичкину, на покое, но, кажется, даже
помолодел, выпрямился, поправился и ходит
по улицам Полтавы с таким видом, будто сам черт
ему не брат.
Ушел,
наконец, в самое последнее время и д'Айстеттен, которого сменил
Левицкий... И вся
канцелярия теперь
полна для меня новыми людьми, за
исключением M. И. Лысенко, который каким был
двадцать лет тому
назад, таким остался и сегодня, — кажется ни
одного седого волоска не прибавилось в
черной, как смоль, его бороде, ни одной
морщины на бледном лице — словно
человека заморозило и дни и годы идут мимо,
не отражаясь на его внешности ни чем —
ни хорошим, ни дурным. В служебном его
положении перемена только та, что тогда
он был младшим помощником правителя, а
теперь старшим. Только и всего. Остался
таким же тихим, скромным, работающим, молча
и беспрекословно, иногда по 24 часа в сутки,
как и тогда — и в продолжение
прошедших двух десятилетий.
Такой же еще „неизменяемостью''
отличается и архивариус губернского
правления
Иван Алексеевич Трофименко, с которым тогда
я тоже скоро познакомился. Положительно,
как будто двух десятков лет для него не существовало — до того
он остался и остается неизменяемым ни в
наружности, ни, тем более, в своих
внутренних качествах — такой же
обязательный, любезный, простой
малоросс, каким был
и в
первые дни знакомства.
Пожалуй,
к старым знакомым, оставшимся со дня моего
поступления на службу в
канцелярию
губернатора следует причислить и курьера Максима, тогда дежурившего у
дверей квартиры вице-губернатора Жукова,
а теперь у старшего советника губернского правления Ахшарумова.
Былъ
еще один „старый сослуживец" курьер при канцелярии
губернатора — до некоторой
степени известность — „Николай ",
прослуживший неизменно с 1845 года, кажется при
одиннадцати
губернаторах, —но он в
настоящем, 1909 году, умер — и таким образом —
следует считать, служащими с тех пор, с 1889 г.
только Лысенко, Трофименко*) и
Максима в
губ.
правлении, — а
то все
остальные новые люди...
______________
*)
29 июля
с. г. [1909] и
Трофименко уволен от
службы, по прошению
Возвращаюсь
к Косаговскому.
Как
я сказал, на другой же день его приезда был
назначен
общий прием.
К
11 часам в
приемную
стали собираться
служащие, чиновники, военные, — все в мундирах,
один я был
в вице-мундире, чувствовал себя не ловко — и
потому старался держаться
в тени.
В
12 часов все из
приемной
перешли в зал и стали полукругом.
Открылась
дверь из столовой — и оттуда вышли
губернатор Косаговский
и вице-губернатор Жуков — один старее и
дряхлее другого — но оба старались
держаться .молодцевато, что Жукову в известной
мере и удавалось, дела же
Косаговского были плохи. Косаговский еле передвигал ноги, слаб он
был до жалости, но
карие,
крайне
неприятные
глаза, через пенсне, глядели остро и живо. Небольшая седая борода;
голова слабо покрыта жидкою растительность.
В
мундире, с голубой
лентой через
плечо.
За
Косаговским Жуков,
совсем белый,
но
прямее
Косаговского, с белой бородой и белыми
довольно густыми волосами; через плечо красная лента.
Молча
сделав общий поклон,
Косаговский медленно подошел к правому от него флангу, где стояли военные. Жуков
представлял. Косаговский
подавал руку и ограничивался двумя—тремя
незначительными словами. Затем подвигался
далее,
по порядку. По
мере
приближения
Косаговского
ко мне, моя душа уходила в пятки — ой, влечу
я со своим вице-мундиром!.. Ужасно не ловко
себя чувствую.
Стоял
я на крайнем левом фланге,
вместе с канцелярией губернатора. По мере приближения к
этой
позиции Косаговский
подавал уже
руку не всем, а
затем
стал ограничиваться с представляемыми
одним кивком головы.
Наконец,
-
Косаговский
приблизился ко
мне
и устремил вопросительно свой взгляд на
меня. Жуков молчал, тяк как тоже меня
видел в первый раз. Тогда я сам представился:
—
Секретарь
статистического
комитета — такой-то.
—
Вы
после Трощинского — спросил
Косаговский.
—
Да.
Скользнув
взглядом по моему, как мне показалось, вице-мундиру,
Косаговский
пошел дальше.
Уф,
— пронесло, — с облегчением подумал я.
Обход
кончен. Косаговский повернулся
в кругу и сказал: в последствии я с вами
познакомлюсь покороче, кивнул головой и
поплелся
в туже дверь, через которую вышел.
Представляющиеся
повалили из залы.
На другой день — в первый раз в жизни и я,
вместе с другими,
должен
был явиться к губернатору с настоящим "докладом",
хотя последний заключался в одной бумажке,
которую губернатор должен был подписать.
Бумажка заключала в себе сообщение в горный
департамент о соляных оборотах в Полт. губ.,
количестве добываемой соли и цене на оную.
Из
года в год исправники доносили „о соляных
оборотах" в подведомственных им уездах и
„о ценах на соль'' — доносили, что
подсказывало им расположение духа в данную
минуту, — что де соли было привезено столько-то
и цена стояла такая-то: если цена сколько-нибудь
и "соответствовала действительности",
выражаясь языком репортеров, то цифра
привезенной соли вполне стояла в
зависимости от состояния пищеварения
исправника, а еще вернее его письмоводителя.
Эти
"верные статистические данные"
секретарь комитета группировал по уездам.
Иван Федорович начисто переписывал,
губернатор подписывал — и бумажка шла в
департамент, где и погибала „без
последствий" — каких бы-то ни было.
"Сведения
о соляных оборотах" и я, за время своей
службы в должности секретаря
статистического комитета, отправлял
регулярно каждый год, затем, не помню,
кажется, при Татищеве как-то забыл, не
вспомнил и на следующий год — а потом и
совсем на "соляные обороты" махнул
рукой. И — представьте — ничего — ни здесь
на месте, ни в горном департаменте, этого
обстоятельства не заметили, мировое
равновесие не было нарушено и уверен, что
нынешний секретарь статистического
комитета даже представления не имеет о "соляных
оборотах" и о том, что на нем лежит, "по
примеру прежних лет" и на основании
какого-то циркуляра, обязанность
доставлять об оных оборотах сведения в горный
департамент — и должен мой последователь
благодарить меня, что я об этом забыл и тем
избавил его от излишней глупой заботы и
работы.
Так
теперь, — а тогда, — о, тогда составление
первого доклада о "соляных оборотах"
была для меня священнодействием,
соединенным со страхом и трепетом. Иван
Федорович чуть не десять раз переписывал
"бумажку", наконец, мы составили
совещание и большинством голосов решили,
что последняя переписанная бумажка
достойна быть поднесенной к подписи
губернатора. Внизу скромным "мачком'' я
подписал свою фамилию; сразу за текстом
красовалось выведенное каллиграфически
"Губернатор". Оставалось только
совершить последний акт — самый страшный и
торжественный — пойти к Косаговскому и
дать ему завершить процедуру своей
подписью. За этой процедурой я и явился
впервые в роли докладчика пред
губернатором и при том новым!
Оба
"Новые": и он и я, губернатор и чиновник.
Облекся
в вице-мундир, вложил в папку бумажку "о
соляных оборотах", прихватил и другую — в
земскую управу о выдаче месячного
жалованья и спустился из канцелярии в
приемную.
—
Ого, — подумал я — не похоже на то, что и как
было при Янковском.
Приемная полна начальствующими разных
отделов из губернского правления и других
учреждений: все в вице-мундирах, с папками в
руках, чинно стоят полукругом;
переговариваются шепотом. Дверь в кабинет
губернатора плотно закрыта и уже не Ефрем
докладывает, а чиновник особых поручений
Насветов. Когда докладчик оставлял кабинет,
Насветов быстро проскальзывал внутрь его и
затем выходил и приглашал
подлежащего чина — по рангу. Тот
подтягивался и как будто внутренне творя
молитву, проникал почтительно за дверь,
плотно притворяя ее за собой.
Дошла
очередь и до меня.
—
Секретарь статистического комитета —
возгласил Насветов, и я вступил в
полутемный кабинет: шторы на окнах были
спущены и если бы я уже не знал, где стоит губернаторский
стол, то не сумел бы и найти губернатора, за
темнотой.
Косаговский
неподвижно сидел в углу за письменным
столом, уставив через пенсне глаза в
пространство. Я подошел и стал с
противоположной стороны стола.
Косаговский
молчит. И я молчу.
Помолчав,
я доложил:
—
Сведения о соляных оборотах в горный
департамент.
—
Читайте — процедил Косаговский.
Я
прочел, — признаюсь, без всякого
воодушевления.
Косаговский
сделал движение к перу, я положил перед ним
бумагу — и он медленно, выводя каждую букву,
написал свою фамилию — четкой подписью. Я
взял бумагу.
—
Отношение в земскую управу о выдаче
секретарю статистического комитета
жалованья за май месяц — доложил я
дальше.
—
А смета есть? — спросил Косаговский.
—
Сметы нет, а "по примеру прошлого" —
объяснил я.
—
Представить смету — и Косаговский сделал
движение. означавшее, что аудиенция кончена.
Я
ушел.
Ни
руки губернатор не подал, не садиться не
пригласил. Как потом я узнал, такие приемы
применялись и к другим и у Косаговского
назывались:
—
Дисциплину вводить.
Более
всего я был огорчен, что не подписана бумага
о жалованье.
Какую
такую смету нужно и как все это устроить — и,
наконец, такой первый прием к чему поведет и
куда выведет — вот вопросы, нарушившие мое,
до сих пор радостное, настроение.
Пошли
мрачные дни, не смотря на то, что май был в
полном расцвете и природа ликовала.
Совещались мы с Иваном Федоровичем и так и
этак и решили подсунуть бумажку о жалованье
на заседании губ. правлении — в губернском
же правлении, которое было назначено на
днях и куда должны были явиться и
докладчики канцелярии губернатора.
Заседание
это вероятно помнят все, кто на нем был,
впрочем — увы, одних уж нет, а те далече.
Одни из бывших на
этом заседании ушли на тот свет, другие
ушли со службы — и я положительно не знаю,
кто, кроме меня, может помнить его теперь.
Замечательного,
впрочем, не много. Просто Косаговскому
вздумалось вместо приема у себя в кабинете
принять докладчиков в губернском правлении
на первом, по его вступлении в должность
Полтавского губернатора, заседании
Полтавского губернского правления.
В
зале собрались все, кто имел к губернатору
дело — собрались спозаранку и
сгруппировались у окон, чтобы видеть приход
губернатора. Курьеры были на местах и на
наблюдательных пунктах. Лестница хотя была
вымыта и почищена, но "запах" все таки давал
чувствовать свое присутствие, а чтобы
губернатор не поднял и здесь бури из-за того,
что "воняет", лестницу обкурили какими-то
душистыми порошками, не то какой-то травкой.
И
вот пронеслось: — идет!
По аллее Александровского парка, со
стороны губернаторского дома, как
нам видно было из окон, медленно тянулась процессия.
Впереди Косаговскй, в генеральском пальто с
красными отворотами и в фуражке с громадным
козырьком, — шел, опираясь на палку.
На
два шага позади чиновник особых поручений
Насветов; на шаг сзади от Насветова
полицмейстер Миклашевский, еще дальше два
пристава, и еще дальше городовой.
Прохожие
останавливались с разинутыми ртами. У
дверей губернского правления собралась
даже порядочная толпа посмотреть на нового
губернатора.
На
поклоны Косоговский едва поднимал палец к
козырьку фуражки — взгляд же был неизменно
устремлен только прямо.
Вице-мундирная
публика, собравшаяся в зале губернского
правления, подтянулась. Курьеры у дверей
вытянулись.
Почувствовалось,
что "кавалькада" уже на лестнице — вот ближе
— ближе и наконец Косаговский показался в
дверях залы.
На
почтительный общий поклон присутствующих
Косаговский ответил едва уловимым
мановением главы и, вперив взгляд вперед,
прямо против себя, как бы не замечая
окружающей действительности, прошел через
зал в кабинет, где его ожидал вице-губернатор
Жуков.
Дверь
кабинета закрылась — и начался впуск докладчиков.
Так
как Косаговский пришел после завтрака, т. е.
после 11 часов, то с докладами не торопились
и дело тянулось томительно медленно, а так
как, кроме того, Косаговский пришел без
привычного после завтракового сна, то он
был сердит — и докладчики выходили от него
красные, как вареные раки, и мокрые от пота.
До
меня очередь дошла часов около 2-х дня.
Я
все еще не дошел до понимания и надлежащего
усвоения характера и должного тона
отношений к губернатору.
И
потому, войдя в святилище, где за столом
сидел Косаговский, а Жуков стоял около
стола, я, на вопросительный взгляд
Косаговского, довольно непринужденно, стал
объяснять по поводу его требования,
выраженного на первом докладе о смете, что—де
смету статистического комитета я составлю
к следующему докладу, а теперь прошу, уже
без сметы, подписать отношение в управу о жалованье...
—
Я вижу, что вы любите много разговаривать —
вдруг перебил меня Косаговский, поднялся с
кресла и направился к выходу.
Картина.
Жуков
как-то растерянно улыбался.
Я
опешил и превратился в соляной столб.
Только через несколько минут я пришел в
себя я вышел в приемную. Здесь уже никого не
было: Жуков, проводив Косаговского, подошел,
ко мине и неожиданно спросил:
—
Не возьметесь ли вы редактировать "Губернские
Ведомости"?
—
С удовольствием.
—
Так это мы скоро устроим.
Хотел ли
Жуков, по своему добросердечию, только
утешить меня после афронта или же выражал
серьезное намерение своим предложение — не
знаю, но этот случай решил мою дальнейшую
служебную судьбу и я не знаю, — не будет ли
он, по своим уже конечным последствиям,
роковым в моей жизни? Последствия этого
случая и предложения сказываются и по сей
час — а заключительный аккорд еще в будущем
и кто знает, — на сколько далеком?!!
Одним
словом:
— Хотите быть редактором?
—
С удовольствием — этот короткий диалог был
чреват, чрезвычайными последствиями для
меня, — сказавшимися довольно скоро.
Но
— по порядку.
|