Меню: "Записки и воспоминания. 1888-1908 г.г."; Бібліотека
  Версія для друку   На головну

LXV.

Манифест 17-го октября в Полтаве. — Оживление на улицах. — Событие у тюрьмы. — Телеграмма министру по поводу этого "события". — Митинги. — Патриотические демонстрации. — Опасения еврейского погрома. — Воззвания и речи против погрома.

Собрание в театре городской думы, о котором я сказал выше, происходило в воскресенье 16 октября. Следующий день, 17 октября, прошел в тревожном ожидании чего-то исключительного, что, казалось, положит конец той жуткой неизвестности, какая всех истомила и всех давила болезненным кошмаром. Обыватели, словно сговорившись, переполняли магазины и лавки и запасались продуктами — на всякий случай!

В ночь на 18 октября в Полтаве был получен известный манифест — и объяснительная записка Витте. Бастующие наборщики от всех типографий набрали этот манифест в типографии Дохмана, где печаталась газета "Полтавщина'", перешедшая уже к этому времени из рук Головни в руки компании, состоявшей, если не ошибаюсь, из местных деятелей — г-жи Гулькевич, Сияльского, Семенченко, Сосновского, Старицкого; редактором был Д. Ярошевич; живое участие в газете принимал В. Короленко.

Редакции "Полт. Вестн." пришлось, чтобы отпечатать манифест, обратиться к довольно примитивному станку в исправительном арестантском отделении, куда, с большим страхом, явились некоторые наборщики губернской типографии и набрали манифест.

Нечего, конечно, говорить, что выпуск телеграмм с манифестом брался на расхват. Иные платили, сколько приходилось, а П. А. Дохман дал мальчику за телеграмму десятирублевую золотую монету.

На улицах общее оживление. Слышны крики ура. Повсюду группы — оживленно разговаривающих обывателей, преимущественно молодежи.

К вечеру стало известным о первом "инциденте", вызванном манифестом. Передавали, что толпа направилась к тюрьме, чтобы освободить арестованных "борцов за свободу". Были вызваны казаки, пущены в ход нагайки. Оказались пострадавшие.

Через несколько дней появилось официальное уведомление об этом инциденте у тюрьмы. В уведомлении сообщалось, что 18 октября, толпа, с красными флагами, двинулась к тюрьме и, воспользовавшись выпуском, по случаю издания манифеста от 17 октября, арестованных несколько дней назад, насильно проникла в тюрьму, поранила надзирателя, освободила из камер двух арестантов и произвела разгром камер. Явилась полиция и войска, которые применили силу, без употребления огнестрельного оружия; из толпы 18 человек были отправлены в больницу — для перевязок.

На другой день, 19 октября, — тоже оживление на улицах, — но на многих лицах и какая-то боязнь и смущение.

Заборы и стены домов разукрашены массой прокламаций — социал-демократов, социал-революционеров, "Бунда" — и др. Особенного внимания, впрочем, прокламации не вызывают.

Не помню, по какому делу я пошел к губернатору кн. Урусову. И он мне показал копию телеграммы, которая была накануне вечером отправлена Витте с жалобой и требованием сместить губернатора и полицмейстера, будто бы распорядившихся произвести избиение у тюрьмы.

В населении стали замечаться признаки возбуждения. Составились митинги — на площади, где теперь Петровский парк, и у театра. На этих митингах выступили, кажется, Короленко, и другие с успокоительными заверениями, что случай у тюрьмы будет расследован — это внесло некоторое успокоение.

Вообще, митингов было много и преимущественно у театра; публика располагалась внизу, а ораторы взбирались на балкон и оттуда вели речи. Митинги стали модой — и всяк стремился на них попасть. Говорили, что даже прислугу трудно было удержать дома, — как только заслышит, что митинг начался, так все бросает и стремится присоединиться к толпе.

Мне пришлось всего один раз попасть на такой митинг у театра. Толпа была большая. На балконе ораторствовал какой-то мне неизвестный человек — в поддевке и серой барашковой шапке. Кругом его, на балконе, стояли известные в Полтаве лица. Оратор говорил по малорусски и высмеивал Иоанна Кронштадтского и монахов, при чем не стеснялся ни в эпитетах, ни в подходящих телодвижениях. Сильно напоминал рассказчика из малорусского быта, каких можно встретить на плохой садовой эстраде. Толпа одобрительно и поощрительно смеялась. В общем, все это произвело на меня впечатление тяжелое и крайне неприятное, — особенно при виде тех, интеллигентных и известных в городе лиц, которые, тоже, кажется, поощрительно улыбались, стоя рядом с оратором.

— Не то и не так делаете, господа, хотелось сказать тогда и что я готов повторить и теперь по адресу многих, как будто руководивших движением и во всяком случае игравших в нем заметную роль, — но, очевидно, как почти и все, и они растерялись тогда среди нахлынувших неожиданно событий.

— Не то и не так делаете, как надо бы — и поверьте, испортите всю музыку с вынырнувшей на свет Божий "конституцией".

И, как показали последствия — так и случилось...

Музыку испортили в конец...

Сильно потянули в одну сторону — и началась оттяжка.

21 октября в соборе было епископское служение — и как всегда, по случаю дня восшествия Государя на престол, на Соборной площади был парад войскам. После парада — появился среди народа портрет Государя, — и с этим портретом толпа двинулась по Александровской улице. Впереди шла музыка. Пели народный гимн. Шествие направилось к губернаторскому дому. Демонстрация эта вызвала у многих опасения, — не является ли она прелюдией к еврейскому погрому, как это уже случилось в иных местах. Но опасения оказались напрасными. Демонстрация остановилась у губернаторского дома. Вышел кн. Урусов, говорил речь. Демонстранты пели гимн. Пошли далее и остановились у кадетского корпуса. Здесь встретили шествие кадеты со своими начальствующими лицами и проводили демонстрантов до угла Александровской улицы. Отсюда демонстрация направилась к собору — и здесь состоялся первый, уже патриотический, митинг. Говорили речи — диаметрально противоположные тем, какие говорили у театра.

Тревога в городе и ожидание погрома разрастались. По городу были расклеены воззвания, подписанные епископом Иоанном, кн. Урусовым и еще не помню кем из занимающих видные посты — с обращением к населению воздержаться от всяких насилий над мирным населением-евреями. "Мы тоже русские люди'' — так начиналось воззвание — и далее шли более или менее убедительные увещания. Мне передавали, что и лица местного интеллигентного общества, например Сияльский, Короленко и другие — прилагали усилия успокоить население и отвратить погром.

С этой целью говорили речи на базарах, на улицах, в собраниях.

Крайнего напряжения тревога достигла к 26 октября.

Я лично ничего не замечал, но один из сотрудников, придя в этот день в редакцию, сообщил, что на улицах он видел, как евреи закрывают ставни в домах, запирают двери — и обнаруживают все признаки крайнего испуга. Один еврей, которого сотрудник спросил, зачем он закрывает ставни, прямо сказал, что сегодня или завтра ожидают погрома.

Я удивлялся этим опасениям и считал их беспричинными. В это время ко мне, в рабочую комнату, вошел Д. Н. Подземский, в типографии которого печатался "Полт. Вестн." Он был крайне взволнован.

— Отчего вы не пишете ничего, — обратился он ко мне — готовится погром и нельзя молчать.

— Да никакого погрома не будет и не готовится, с чего вы взяли — пытался я успокоит Давида Нотовича. Но он стоял на своем — и так уверенно говорил, приводил такие аргументы, что и я сам стал колебаться.

— Все должны говорить, писать — все делать, чтобы отвратить погром — настаивал Подземский — и подсунул ко мне лист бумаги, — пишите сказал он, — а я прямо отсюда снесу в свою типографию и отпечатаю.

Я взял перо я тут же набросал и от себя "воззвание" такого содержания: "От газеты "Полт. Вестник". Один из сотрудников "Вестника", проходя вчера, 26 октября, Петровской площадью, обратил внимание, что некоторые магазины закрыты, другие же поспешно закрывались, при чем один из торговцев-еврей был в особенно возбужденном состоянии. Заинтересовавшись причиной закрытия магазинов, сотрудник обратился за разъяснением к знакомому еврею. Последний дрожащим голосом, со слезами на глазах, сообщил, что ожидается сегодня разгром евреев. Таким ответом сотрудник был поражен. По-видимому в Полтаве все успокоилось и не было никаких признаков беспорядков. Когда сотрудник стал успокаивать и убеждать, что ничего у нас не будет, что все успокоилось, собеседник-еврей сообщил, что ему передавали, как факт, о готовящемся погроме.

Из дальнейших сообщений еврея выяснилось, что по городу ходит масса нелепых слухов, направленных к возбуждению населения.

Неужели это правда? Неужели недостаточно пережитого? Чего еще хотят и кто хочет? До коих пор будет вражда? Когда будет положен конец насилию? Довольно крови!

Вспомните, кто прежде всего и тяжелее всего страдает от этих погромов?! Невинные, бедные, несчастные, кровавым потом добывающие кусок насущного хлеба, ютящиеся в сырых  подвалах — евреи.

Господа, — помните, кровь невинного громко вопиет к небу и Праведный небесный Судья всегда оправдает невинно пострадавшего.

Господа, помните, чье сердце терзают невыразимой скорбью эти смуты, эти погромы на родной земле. Неужели, хотя на минуту кто-либо может допустить мысль, что нашему многострадальному Государю они могут доставить удовольствие? Тысячу раз нет!

Помните это, господа, и опустите поднятую братоубийственную руку во имя всепрощающей Божественной любви, во имя чести и спокойствия нашего Государя, нашего так много претерпевшего уже Отечества! Господь щадил грешные города ради одного праведника; Великая Царица говорила, лучше оправдать десять виновных, чем наказать одного невиновного. Неужели же мы заставим плакать и страдать невинных из-за только предполагаемой часто в чем-то вины? Будем помнить это! Остановимся на первом шагу по пути, ведущему к слезам и скорби.

Мы бесконечно были бы счастливы, если бы слухи оказались ложными.

Дай Бог, чтобы это было так!

Успокойтесь, господа, успокаивайте всех. Болезненно настроенные нервы способны создать, быть может, преувеличенную опасность, — успокоение, самообладание — лучший советник и целитель в этом случае.

Успокаивайте взволнованное общество все и всеми средствами"!..

Подпись моя — и "воззвание" было готово.

Переделывать и отделывать было не когда, — Подземский схватил исписанные клочки бумаги и помчался в типографию. Очень скоро принесли оттиск для корректуры. Воззвание выпускалось в виде плаката, было набрано афишными буквами.

Выпустил его Подземский в количестве десяти тысяч экземпляров, которые и распространялись потом, 27 октября, по городу и вместе с газетой по губернии.

Может быть именно благодаря общим усилиям, погром в Полтаве удалось предотвратить.