Меню: Полтава: Рассказ о гибели одной армии; Бібліотека
  Версія для друку   На головну

Список иллюстраций

Битва

24. «И трупы громоздились друг на друга»

Битва закончилась. Русская армия одержала сокрушительную победу, однако, судя по всему, упустила шанс окончательно уничтожить своего потрепанного противника. Остатки шведских войск были собраны у Пушкаревки, и никто не помешал их приведению в порядок. У шведов отлегло на душе, когда неприятель не воспользовался такой возможностью: теперь у них появилась слабая надежда скрыться.

Как же русские упустили этот потрясающий шанс закрепить победу? Многое указывает на то, что для них оказался неожиданным сам масштаб триумфа. Очевидно, план сражения был у них намечен лишь в общих чертах и в своем предвидении они не заглядывали дальше массированной атаки на шведские полки; никакого преследования, по-видимому, не намечалось. Как уже сказано выше, русская пехота оказалась в процессе боя далеко не в идеальном порядке и дошла лишь до опушки Будищенского леса. Там она и остановилась. Продолжение преследования выпало на долю конницы, однако ее действия были плохо скоординированы и, судя по всему, предпринимались без точных указаний сверху. Эскадроны беспорядочно метались по степи, не пытаясь организовать совместное наступление и нападая лишь на малочисленные отряды бегущих. Вероятно, на этом этапе сражения русское командование утратило контроль над своими кавалеристами, почему те не смогли быстро сориентироваться и, воспользовавшись расстройством на застланном пороховым дымом поле «виктории», осуществить эффективное преследование.

---------------

К с. 220 ...русская пехота... дошла лишь до опушки Будищенского леса — Русская пехота была остановлена у опушки Будищенского леса в соответствии с приказом Петра I.

По правде говоря, русских военачальников больше интересовало празднование победы, нежели ее закрепление. Со стороны Будищенского леса еще доносился треск мушкетных выстрелов, когда русская пехота была оттянута назад и выстроена в том порядке, в каком она пребывала перед битвой. Начался долгий и весьма торжественный парад с речами и салютацией. Царь со шляпой в руке проскакал верхом вдоль выстроенных шеренгами полков и, приветствуя воинов, благодарил их за вклад в общую победу. Генералы обнимались и целовались с царем, все были на седьмом небе от счастья и обменивались наилучшими пожеланиями.

Посередине устланного телами поля брани и перед фронтом выстроенных полков были раскинуты походная церковь и два больших шатра с роскошным убранством. Пока в одном из шатров готовились к пиру, в походном храме отслужили благодарственный молебен. Молебен завершился троекратным салютом из ружей и пушек. Когда царь скакал с богослужения, солдаты взяли на караул и под звуки военной музыки склонили в знак приветствия знамена. После парада на поле битвы царь дал аудиенцию в одном из разбитых шатров, в богато разукрашенные стены повалил народ с поздравлениями. Не забыли и знатных шведских пленных, которые тоже были присоединены к торжественной процессии. Их ввели в шатер между двумя рядами красующихся в парадном строю кавалеристов и гренадеров. Во время величественной и крайне замысловатой церемонии, которой руководил князь Меншиков, шведские полководцы — Реншёльд, генерал-майоры Шлиппенбах, Стакельберг и Хамильтон, а также принц Максимилиан Эмануэль, — преклонив колена, вручили свои шпаги царю.

По совершении этого обряда, когда шведские военачальники, сдав оружие, символически признали себя побежденными, царь пригласил их на пир вместе с русскими генералами. Все перешли во второй просторный шатер, сшитый из дорогих тканей китайской и персидской работы. Обагренная кровью земля была прикрыта коврами. Галантно целовались руки, государь сам разливал водку. Приступили к обеду, на котором провозглашались тосты за здоровье царя, за его семью, за славу его оружия и так далее. Салютовали пушки, шведы и русские вели учтивые беседы, вкушали яства и обменивались комплиментами. За ломившимся от блюд пиршественным столом царила атмосфера любезности и предупредительности. На фоне всеобщей галантности выделялся лишь генерал-лейтенант Людвиг Николай фон Халларт: он напился и начал оскорблять Пипера (тот уже тоже присоединился к пирующим). Хмельной генерал-лейтенант, обиженный на жесткое обращение, которому он подвергся в шведском плену после битвы под Нарвой, стал злобно обвинять Пипера в том, что он игнорировал его письменные прошения. Обстановка накалялась, но ее дипломатично разрядил Меншиков; вмешавшись, он попросил шведа не обращать внимания на тирады Халларта: генерал-лейтенант, дескать, просто выпил лишнего. Торжественная трапеза на поле битвы могла идти своим чередом, тогда как вокруг продолжали умирать истерзанные воины.

---------------

К с. 221 За ломившимся от блюд пиршественным столом... — Пировали не за столом, а сидя на земле, опустив ноги в предварительно отрытые ровики.

Поле брани представляло собой ужасающее зрелище. Около 9000 убитых и умирающих, масса раненых (их число было больше четырех, но скорее всего не менее десяти, тысяч), а также неисчислимое множество загубленных лошадей лежали, раскиданные, на довольно ограниченном пространстве — в поле, в кустарнике, под деревьями, в оврагах, короче говоря, повсюду. Укрепления превратились в могильные курганы, балки — в погребальные ямы. Там, где протекали наиболее ожесточенные схватки, трупы лежали сплошь, устилая землю своеобразным ковром. Например, около третьего редута на площади примерно в 250 квадратных метров должно было скопиться до тысячи тел. Человек, обозревавший этот кошмар, вероятно, видел и слышал то, что описано многочисленными свидетелями других сражений. Земля вдали шевелилась, словно живая, — это корчились в судорогах и боли бесчисленные раненые, изодранным ковром покрывавшие землю. В воздухе стоял неприятно пульсирующий, жалобный стон, затихающий и вновь усиливающийся, но в любом случае неумолчный — это стенали и плакали десятки тысяч изувеченных и умирающих. Посреди поля, где разыгралась апокалиптическая генеральная баталия, мертвые тела были навалены друг на друга беспорядочными кучами. В разных концах поля также можно было видеть штабеля расстрелянных и землю, усеянную останками человеческих тел. В стихотворной хронике, которую сразу после битвы сочинил человек по имени Петр Болеста, рассказывается о том, как «текла реками в Ворсклу кровь, и трупы громоздились друг на друга». Застывшие, оголенные тела окружало великое множество самых разнообразных предметов:

Лежат там штандарты и трубы, знамена и барабаны,
Мушкеты, пистоли и ружья, бомбарды, пики и копья.

Харальд Уксе

Мешанина была неописуемая: живое и мертвое, целое и разбитое, органическая и неорганическая материя — все было слито в чудовищный конгломерат и создавало картину полного хаоса. Несметное количество брошенного оружия, снаряжения, одежды... впрочем, все сколько-нибудь ценное, вероятно, быстро исчезло с поля битвы. Многое забирали еще во время сражения. В конце концов остались лишь вещи, не представлявшие никакого интереса: околевшие лошади и, конечно же, люди — мертвые, умирающие или только раненые. Никому не нужные, они продолжали лежать дольше всех прочих отбросов войны.

С точки зрения человеческих потерь битва имела трагические последствия. Общее число убитых в регулярных войсках составило для обеих сторон около 8300 человек. К этому следует добавить неизвестно сколько погибших среди нерегулярных войск, что, вероятно, доведет число убитых до 9000 человек. (Заметим мимоходом, что часть солдат погибла от рук своих. Существуют расчеты, согласно которым до 25 процентов всех потерь в пехоте были вызваны ошибками, когда задние шеренги стреляли в вырвавшихся вперед собственных товарищей, что свидетельствует как о слабой прицельности огня, так и о царивших во время боя смятении и беспорядке.)

Потери шведов были безумно велики: около 6900 человек остались в тот день, мертвые или на грани смерти, лежать под Полтавой — либо просто исчезли. Во время этого разгрома часть людей пропала без вести. Некоторые укрылись в окрестных лесах, где были выслежены и прибиты местными крестьянами. Если нашему современнику, в свете немыслимых военных потерь более позднего времени, эта цифра покажется не очень высокой, достаточно сопоставить ее с общим числом сражавшихся. Из примерно 19700 шведских воинов, принимавших участие в битве, погибло 6900, то есть 35 процентов. Это означает, что был убит каждый третий из вышедших в то утро на поле брани! Общие потери шведов были еще значительнее, поскольку к этой цифре следует прибавить 2800 пленных и неизвестное количество раненых, которым удалось покинуть поле сражения и отступить с главными силами к Днепру. Согласно некоторым подсчетам, их число достигало примерно 1 500 человек. Даже без учета этих — не попавших в плен — раненых, общие потери шведской армии составили 9700 человек, то есть 49 процентов. (Если же мы включим сюда неточную цифру в полторы тысячи спасшихся раненых, потери составят 57 процентов.) Это означает, что погиб либо был захвачен в плен каждый второй из сражавшихся шведов! Обычно крупными считаются потери уже в 20 процентов. В таком случае шведские потери под Полтавой следует рассматривать как неслыханные, прямо-таки катастрофические. (Для сравнения скажем, что в битве при Ватерлоо в 1815 году французы потеряли убитыми, ранеными и пленными 34 процента своей армии, а среди союзных войск в день высадки в Нормандии в 1944 году было убито две с половиной тысячи человек.) Таким образом, битву под Полтавой следует отнести к самым кровавым сражениям за всю мировую историю. Кроме того, она, несомненно, явилась крупнейшей военной катастрофой в истории Швеции — как по количеству потерь (абсолютных и в процентном отношении), так и по ее последствиям.

У русских потери были значительно меньше: 1345 убитых. Впрочем, эта цифра повысится, если прибавить сюда потери нерегулярных войск, а также число умерших впоследствии от ран. Правило, согласно которому проигравшая армия несет более крупные потери, подтвердилось и в этот раз. На каждого убитого русского пришлось по пяти погибших шведов. Диспропорция между потерями сторон указывает на то, что резня пленных и раненых, которая, согласно свидетельствам очевидцев, имела место на заключительном этапе сражения, происходила с гораздо большим размахом, нежели считалось до сих пор. Еще одним косвенным доказательством ее может служить следующее соображение. С русской стороны на каждого убитого приходилось около 2,4 раненых. Если такое соотношение перенести на шведскую сторону, мы получим свыше 16500 раненых, то есть совершенно нелепую цифру, поскольку она превышает общее число оставшихся в живых шведов.

Залитое солнцем место сражения было покрыто голыми, изуродованными, покалеченными, остывшими человеческими телами вперемешку с окровавленными тряпками и трупами лошадей. Необыкновенно жаркое лето быстро напомнило о себе разложением тел. Над округой повис хорошо узнаваемый тошнотворный запах. На протяжении веков многие свидетели описывали причудливую метаморфозу, которую обычно претерпевают незахороненные трупы на поле битвы. Прежде всего они меняют окраску, и человеку искушенному несложно бывает определить время гибели по цвету тел: из белых трупы делаются желтыми, затем желто-зелеными или серыми, чтобы в конечном счете почернеть — плоть приобретает цвет дегтя. Тела увеличиваются в размере и надуваются, растягивая униформу. Вероятно, то же самое происходило и на смрадном поле битвы под Полтавой. Зной ускорил процесс изменений. Обнаженные, истерзанные тела убитых начали раздуваться и пухнуть, приобрели гротескную отечность, так что вскоре лица погибших стали неузнаваемы. Мертвые солдаты превратились в огромную, зловонную, безымянную массу чернеющих обрубков, некогда бывших людьми.

Срочно требовалось предать останки земле. Уже на другой день, во вторник 29 июня, начали приводить в порядок поле битвы. Не самое приятное дело сосчитать все трупы было поручено шести русским офицерам. Вышел также приказ о том, чтобы собрать вместе и похоронить убитых. (Не упустило из виду такую деталь и шведское командование: генерал-майору Мейерфельту, которого в тот же день послали к русским, наказано было, в частности, поднять вопрос о захоронении павших шведов.) Эта грязная работа выпала на долю шведских пленных. Начали с предания земле русских. Примерно в полукилометре к югу от укрепленного лагеря, на полпути между редутами и лагерными валами, вырыли две огромные братские могилы. Могил было две, потому что, согласно иерархическому мышлению, рядовые не могли покоиться вместе с офицерами: они и после смерти оставались менее равными. Тела погибших русских перевезли туда. Около братских могил был выставлен почетный караул, и все полковые священники отслужили общую панихиду. Перед заполненными до отказа могилами выступил с речью царь, который затем трижды поклонился и бросил первые пригоршни земли на останки своих подданных. Пехота салютовала тремя залпами. Ямы закидали землей, так что на их месте возник высокий холм — холм, и поныне называемый Шведской могилой, хотя под ним не покоится ни одного солдата короля.

Был также отдан приказ о захоронении погибших шведов. С ними, однако, обошлись менее почтительно. Истерзанные тела павших около болотца просто покидали в топь и, перемешав с грязью, чуть прикрыли тиной. Шведов не стали собирать в одно место и хоронить в братской могиле, их останки закапывали там же, где находили. Эрик Моне, солдат роты из уезда Хундра Уппландского полка, был обнаружен товарищами на месте гибели, у второго редута, там его и похоронили. В работах по погребению разрешили участвовать пленным шведским пасторам, и они читали молитвы над бесчисленными могилами. Среди священнослужителей были уроженец Умео Николаус Веннман из Конного полка лейб-гвардии, пастор вестерботтенцев Лаурентиус Сандмарк и сверхштатный батальонный капеллан того же полка Петрус Флуур, вообще-то рукоположенный в 1694 году для Хэрнёсандского прихода. Тела проваливались в забвение, анонимные могилы без крестов быстро сравнивались с землей и исчезали без следа. Лишь немногие из шведских погребений известны по сей день.

Что касается великого множества палых лошадей, они превратились в проблему. Очевидно, солдаты отказались заниматься ими (был предел и их терпению), так что эти трупы препоручили заботам населения — жителей Полтавы и окрестных деревень. Погибших животных собирали и закапывали, иногда вместе с телами воинов.

Работы по очистке поля шли довольно быстро. Но, несмотря на то, что большинство трупов, в том числе и лошадиных, успели захоронить к вечеру вторника, воздух в то лето еще долго был испорчен запахом тухлятины. В округе расплодилось видимо-невидимо могильных червей. Зловоние в конечном счете вынудило русскую армию уйти из-под Полтавы: оставаться дольше там было немыслимо. Смрад, всегда сопровождающий крупную военную победу, обратил русских в бегство. Мертвые победили живых.

А как обстояли дела с ранеными? Число получивших ранения среди русских известно, приводится даже точная цифра: 3290. В отношении шведского войска нам уже никогда не узнать соответствующих данных, однако скорее всего к этой категории относилось большинство из почти 2800 пленных. Помимо них, как упоминалось выше, много раненых (согласно прикидкам, до полутора тысяч) ушло из-под Полтавы вместе с отступающей армией.

Раненые русские могли воспользоваться собственной, пусть и небольшой, медицинской службой. Что касается шведов, то победители, очевидно, вовсе отказали им в помощи, а некоторых даже прикончили на месте сражения. Исключение составили лишь сдавшиеся вместе с Роосом в окопе у Ворсклы, поскольку в условия капитуляции входил пункт о помощи раненым. Само собой разумеется, у шведов было еще меньше медицинского персонала для работы в полевых условиях. Раненые поручались заботам восьми пленных: четырех фельдшеров и четырех лекарских учеников. Итого, на все про все восемь человек.

Вероятно, сколько-нибудь последовательного сбора раненых с поля брани тоже организовано не было. По нескольку дней после сражения люди лежали, умирая под палящим солнцем. Так лежал со своими семью ранами Никлас Нурин — капитан-лейтенант, который был ранен и оставлен своим полком возле редутов. Он провел там, всеми брошенный, три дня, пока не сумел дотащиться до русского лагеря и сдаться в плен. Однополчанина Нурина, Джованни Батисту Пинелло, ожидала сходная судьба. Итальянец по происхождению, он, родившись в 1682 году в Генуе, учился сначала в родном городе, а затем в Лейдене и Париже. В Шлезвиге он познакомился с двумя шведскими священнослужителями и последовал за ними в Швецию, где принял протестантство. В 1702 году он вступил в шведскую армию, расквартированную тогда в Курляндии. В Вестманландском полку Пинелло служил с 1705 года, участвовал во многих сражениях, в частности за полгода до Полтавы в безрассудном штурме Вепри-ка, при котором получил несколько ран. В Полтавской битве Джованни (его имя было переиначено на шведский манер, и он превратился в Юхана) также был тяжело ранен. Он двое суток пролежал среди трупов, прежде чем его заметили и взяли в плен. Многие из оказавшихся в положении Пинелло и Нурина не выжили. Очевидно, они умерли от шока, кровопотери и обезвоживания — раздобыть воды под палящим солнцем наверняка было трудно.

Какие же шансы выжить были у раненых? Естественно, однозначный ответ на этот вопрос дать невозможно, поскольку многое зависело от характера ранения. Наилучшие шансы имели те, кто получил более или менее поверхностные колотые раны пикой, штыком или шпагой — при условии, что у них не начиналось сильного воспаления. Глубокие колотые раны были уже гораздо страшнее. В таких случаях нередко поражались внутренние органы, и колотая рана брюшной или грудной полости могла представлять серьезную опасность. Ситуация осложнялась тем, что сама рана чаще всего бывала очень загрязненной. У получивших резаные и рубленые раны шпагой или казацкой саблей также была возможность выжить, если удар был не слишком могучим и не повредил костей, связок, мышц и крупных кровеносных сосудов. Вероятно, среди повреждений было много переломов, в том числе от падения с лошади; сломанные руки и ноги можно было починить, но тот, кто ломал себе позвоночник, чаще всего бывал обречен на смерть. Нередкой была участь, постигшая Якоба Лерку из Кальмара. Когда он лежал, раненный, на поле битвы, сверху проскакала конница и ему копытом выбило глаз. (Вероятно, многие раненые получили новые повреждения и переломы, уже лежа на земле, когда их затаптывали солдаты и лошади.) Некоторые, как, например, двадцативосьмилетний сто-кгольмец Йоран Эллер, ослепли или получили другие серьезные, хотя и не угрожающие жизни, увечья.

Несомненно, наиболее часто раны наносились огнестрельным оружием. У них и прогноз бывал наименее благоприятный, в особенности когда дело касалось тяжких увечий. Страшнее всего были пушечные ядра. Попадание такого металлического шара почти неизменно влекло за собой смерть — если, конечно, у человека не отрывало конечность, отчего он делался калекой. После битвы осталось множество изуродованных, потерявших ноги или руки, обрубков. Среди них были, например, Андерс Форбес, которому отрезало обе ступни и три пальца на левой руке, Андерс Лейонъельм, которому оторвало ядром левую ногу, и офицер гвардии Ларе Тисенстен, который также потерял ногу от пушечного выстрела. Лишить жизни могли и картечь, и простые мушкетные пули. Из-за небольшой энергетической мощи пуль люди иногда получали опаснейшие ранения, оставаясь на ногах. Ранения, при которых пули, вонзившись глубоко в тело, прорывали внутренние органы, могли стоить человеку жизни, а солдат, у которых содержимое кишок излилось в брюшную полость, в большинстве случаев не ожидало ничего кроме смерти. Поражавшие людей снаряды, вероятно, привносили в рану обрывки материи, осколки пуговиц или предметов, лежавших в форменных карманах, отчего рана крайне загрязнялась. Во многих случаях ядра и пули способствовали образованию так называемых вторичных снарядов, то есть щепок, камней, щебенки, обломков костей или зубов, которые вгонялись в тело. Кроме всего прочего, существовала разница между поражением дробью или мушкетной пулей и поражением осколком гранаты или старым заржавленным гвоздем из картечного заряда. Гвоздь или осколок нередко приводили к разрыву тканей в клочья. Независимо от типа раны, важную роль играло ее местоположение. Даже от небольшой раны, если она наносилась в месте поверхностного расположения нервов и крупных артерий, можно было быстро истечь кровью.

Во всех случаях раны бывали крайне загрязненными, и исход зависел от возможности предотвратить инфекции. Рану необходимо было промыть и обрезать до полной чистоты, чтобы не дать развиться таким распространенным инфекционным осложнениям, как столбняк, дифтерия раны, газовая и обычная гангрена — болезни, в которых тогда плохо разбирались и с которыми еще менее умели бороться. Время года также было весьма неудачное для раненых: жара как нельзя лучше способствовала размножению бактерий. Имевшегося в наличии шведского медперсонала было до смешного мало, в довершение всего ему остро недоставало лекарств. Не требуется обладать богатым воображением, чтобы понять, насколько мрачные виды на будущее были у раненых, в особенности у раненых шведов. Они еще долго будут умирать от последствий ран, полученных в тот понедельник. В Нерке-Вермландском полку, например, в следующем месяце была очень высокая смертность: за июль скончалось 22 капрала и рядовых, а также один сержант и один барабанщик, — вероятно, все они были ранены под Полтавой и умерли в результате плохого ухода, недоедания и осложнений. Многим удалось выжить, но они навсегда остались калеками или были обезображены. Из-за примитивной медицинской помощи даже доброкачественные раны нередко залечивались плохо или вовсе не заживали. Густаф Пистульшёльд, родившийся в Нерке и недавно ставший корнетом лейб-гвардии Конного полка, получил тяжелое ранение плеча, в результате чего левая рука у него стала намного короче правой. У тридцатичетырехлетнего смоландца Георга Чильмана было раздроблено колено. Двадцать лет спустя рана по-прежнему оставалась открытой и не хотела заживать.

При подобных обстоятельствах было бы неудивительно, если бы самых тяжелых раненых приканчивали из сострадания. Такие случаи известны по другим битвам этой войны и, очевидно, являются отдаленным следствием неудовлетворительности примитивной полевой медицины. Есть свидетельства, что и под Полтавой шведских раненых иногда убивали после сражения свои. Как бы то ни было, не приходится сомневаться, что в тот вечер, 28 июня, множество истекающих кровью и изуродованных людей в горячечном бреду завидовало погибшим и молило Господа о ниспослании смерти им самим.

Ближе к вечеру царь Петр засел у себя в шатре, чтобы протрубить миру о славной виктории. Его возлюбленная Екатерина получила короткое письмецо:

«Матка, здравствуй.

Объявляю вам, что всемилостивый господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил, и единым словом сказать, что вся неприятельская сила на голову побиты, о чем сами от нас услышите. И для поздравления приезжайте сами сюды.

Piter»²²

---------------

²² Русский текст цит. по: «Письма и бумаги императора Петра Великого», М. — Л., 1950. Том 9, вып. 1. С. 236.

Кроме того, Петр разослал еще четырнадцать более длинных писем сходного содержания разным представителям верховной государственной власти, а также членам царской фамилии. В них он торжествующе доносил о «зело превеликой и неначаемой виктории, которую господь бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровати изволил с малою войск наших кровию». После краткого изложения событий царь обещал потом написать более подробно. Он сравнивал судьбу короля Карла и его войска с судьбой, которая, согласно греческой мифологии, постигла Фаэтона: дабы подтвердить свое божественное происхождение, тот взялся управлять солнечной колесницей, но не сумел сдержать коней и запалил небо и землю. Молнией Зевса он был низвергнут в реку Эридан, где и утонул. «И единым словом сказать: вся неприятельская армия Фаэтонов конец восприяла (а о короле еще не можем ведать, с нами ль или с отцы нашими обретается)»²³. В письме к графу Апраксину он сделал приписку, в которой угадывается облегчение Петра и которая доказывает, что он уже понял значение произошедшей битвы как поворотного пункта войны: «Ныне уже совершенной камень во основание Санкт-Петербурху положен с помощию божиею»²⁴.

---------------

²³ WH Здесь и выше цит. по: «Письма и бумаги...»

²⁴ Там же. С. 231.

Примерно в то же время первый министр граф Карл Пипер откушивал приятный легкий ужин у фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева. Опьяневший Халларт и на этот раз устроил тягостную сцену, понося глубокоуважаемого шведского пленного и гостя. Однако вмешавшийся хозяин извинился за своего нетрезвого коллегу. По окончании ужина Шереметев галантно уступил Пиперу свою палатку и постель. Более того, он предложил ему в долг скромную сумму в тысячу дукатов. Затем тучный Пипер растянулся на фельдмаршальской постели. День выдался трудный.

А снаружи наступала первая из долгих и тяжких ночей под звездным июньским небом для семижды раненного Никласа Нурина и сотен его собратьев, многие из которых, как шведы, так и русские, незаметно для себя, в блаженной бессознательности, уже уходили из этой жизни.

Яркий летний свет начал гаснуть, и день постепенно потускнел. Подошло к концу и ожидание у Пушкаревки, на месте сбора шведского войска. Все было готово к походному маршу, поток оставшихся в живых после сражения тоже иссяк. Около семи вечера тронулись в путь: часть за частью, колонна за колонной. Шарканье усталых ног, топот копыт, скрип колес и громыханье телег. Под бравурный бой литавр и барабанов освещаемые закатным солнцем армейские эшелоны уходили прочь: войска вливались в них с одной стороны, обоз — с другой.

В головных колоннах, с сопровождением в 300 человек пехоты, выступала артиллерия и подводы с казной. Далее следовал весь большой, громоздкий обоз. Обоз пехоты придерживался строгой табели о рангах, которую положено было соблюдать между различными подразделениями: вперед были пропущены повозки лейб-гвардии. Однако шедший следом кавалерийский обоз не признавал ничьего старшинства и дефилировал в том порядке, в каком стоял на биваке. Последними шли конница и жалкие остатки пехоты. Замыкал шествие арьергардный отряд, вероятно, составленный из Уппландского резервного конного полка, Карельского кавалерийского полка и, может быть, некоторых других частей, — отряд возглавлял командир уппландцев Карл Густаф Крусе.

Король, по-прежнему сидя в коляске, ждал с арьергардом, пока не ушел весь гигантский обоз. Уже в самом начале марша возник ряд осложнений и заторов. Возле балки отходу кавалерии воспрепятствовал растянувшийся обоз пехоты. Пришлось порядком задержаться, ожидая прохождения огромного множества подвод. В конце концов колонна всадников тоже исчезла в опускающихся сумерках, в июньской ночи, которая уже зажгла свои первые звезды. С восходом солнца вышли они в тот день в наступление, теперь же, когда солнце опять смеживало очи, ратники уходили — по крайней мере те из них, кто остался в живых. Вскоре их тени должны были раствориться в ночи.