Меню: Полтава: Рассказ о гибели одной армии; Бібліотека
  Версія для друку   На головну

Список иллюстраций

Битва

17. «Ни одна пуля не поразит солдата»

Итак, шведское командование решило, несмотря на пятикратное превосходство врага, отправить своих солдат в атаку. Наступление было безуспешной попыткой перехватить инициативу. Впрочем, иного выхода у шведов и не было.

Решение отнюдь не было столь безрассудным, как может показаться на первый взгляд. Мы уже говорили, что шведская пехота всегда придерживалась наступательной тактики боя: она регулярно добивалась результата с помощью атаки, идя прямо на противника и вынуждая его отступить перед натиском пик и штыков. Перестрелка играла значительно менее важную роль по сравнению с лобовой атакой холодным оружием под крики «ура». Дожидаться русского наступления стоя на месте противоречило бы не только привычному тактическому мышлению, но и уставу. Встретить стремительную вражескую атаку в положении статичной защиты было бы глупо: тогда бы русские, воспользовавшись своим колоссальным превосходством в огневой мощи, с близкого расстояния буквально разнесли в клочья стоящие на месте шведские батальоны. По части огня шведы со своим плохим порохом и жалкими четырьмя орудиями не могли ничего противопоставить русским, так что их единственным шансом была атака, атака с холодным оружием.

Нельзя сказать, чтобы наступление с холодным оружием было сколько-нибудь технически эффективно. Напротив, штыки, шпаги и пики причиняли во время боя очень мало ранений. Большинство раненых и практически все убитые на поле боя становились жертвами огнестрельного оружия. Кстати, скрещивать штыки приходилось крайне редко, в основном если ни одна из сторон не могла избежать столкновения, например, при стычках в населенных пунктах, на укреплениях или при внезапной атаке, когда войско захватывали врасплох под покровом темноты. Длительные рукопашные схватки с холодным оружием или ружейными прикладами нередко романтически представляют как явление вполне обычное. Ничто не может быть дальше от истины. Чаще всего штык использовался для того, чтобы прикончить уже раненного противника. Еще одной областью применения холодного оружия было преследование убегающих. Если же в кои-то веки воины скрещивали штыки один на один, такие схватки были одиночными и продолжались очень недолго, каких-нибудь несколько суматошных секунд. (Правда, когда дело все-таки доходило до короткой рукопашной, тут у шведов было некоторое преимущество благодаря их оружию. Шпага, висевшая на боку у каждого шведского солдата, вероятно, могла бы считаться образцом ручного холодного оружия на все времена, поскольку была пригодна не только чтобы колоть, но и чтобы рубить. Шведский штык лучше крепился к ружью, почему он служил гораздо лучше колющего оружия других армий, у которых штык легко отваливался или застревал в костях, мышцах и коже.)

Как же в таком случае происходило сражение? Расхожее представление по этому поводу вызывает перед нами следующую картину: две огромные толпы налетают друг на друга, точно два несущихся сломя голову стада, и завязывается ожесточенная борьба один на один. На самом деле так бывало крайне редко. Исход боя сплошь и рядом решался прежде, чем появлялась возможность для рукопашной. Обычно одна из сторон медленно и верно, зачастую в большом беспорядке, приближалась ко второй. Когда стороны сходились на достаточное расстояние, открывали стрельбу. Если нападающего не останавливали залпы защищающегося, последний в девяти случаях из десяти пускался наутек. Таким образом, одна из сторон поворачивала и исчезала с поля боя, прежде чем наступала критическая минута, когда пора было скрестить штыки. Если одна сторона уступала, это объяснялось не тем, что она оказывалась побежденной чисто физически, то есть была сломлена интенсивным обстрелом; хотя так иногда и случалось, перестрелку тоже нельзя назвать сколько-нибудь эффективным средством ведения боя. Обмен выстрелами был методом и дорогостоящим, и затяжным, к тому же нередко он и не играл решающей роли. Отступление по большей части объяснялось нехваткой у войска мужества и воли к победе перед лицом смелой атаки, иными словами, армия терпела поражение в психологическом плане. То же самое могло произойти и с нападающими: они запросто останавливались перед несломленным и ненарушенным фронтом защитников и погрязали в длительной перестрелке, которой военачальники всеми силами стремились избегать.

Бой всегда в большой степени зависел от психологических причин, и значение боевого духа для исхода сражения трудно переоценить. Желание сражаться отдельных солдат, их готовность идти в наступление на противника, их способность выстоять всегда имела и будет иметь решающее значение для выявления победителя. Принимая во внимание это обстоятельство, начинаешь догадываться, что основное преимущество шведской тактики было не в технике, а в боевом духе. Шведы рассчитывали на собственную огромную волю к победе и на то, что нервы противника сдадут быстрее. Атакующая сторона всегда имела некоторый перевес в отношении боевого духа. В военной науке считается аксиомой, что наступление стимулирует, тогда как отступление вгоняет в депрессию. Однако еще важнее то, что атака с холодным оружием уже по своей форме повышала желание солдат сражаться и идти на сближение с неприятелем. Этот феномен носит название «бегства к фронту» и означает, что при приближении к врагу, который защищается сильным огнем, тогда как у тебя самого нет возможности отплатить ему той же монетой, солдаты могут выйти из зоны опасности только одним способом — продолжением атаки, дальнейшим наступлением. Шведские солдаты были заложниками различных тактических схем, просто вынуждавших их идти в атаку. Кроме всего прочего, в шведской армии склонны были не торопиться с артиллерийским обстрелом противника, чтобы заставить собственное воинство во имя самосохранения бросаться на прорыв с холодным оружием.

Тактика шведской армии с ее лихими штыковыми атаками оправдывала себя, по крайней мере против рати, которая была хуже дисциплинирована и имела меньшую волю к победе. Именно с таким противниками шведам и приходилось встречаться на протяжении всей войны, отчего они, само собой разумеется, и выигрывали одно сражение за другим. Недостаток подобной методики состоял лишь в ее низкой технической эффективности. Столкнувшись с врагом, обладающим крепким боевым духом, строгой дисциплиной и, самое главное, высокой огневой мощью, можно было оказаться в сложном положении. Если такой противник не отступал, а выстаивал под сильным обстрелом, штурмовая атака грозила превратиться в кровавую бойню.

Побить русских было бы возможно лишь с помощью атаки. Кроме всего прочего, наступление давало сгрудившейся за пехотой коннице шанс привести себя в порядок: ей необходимо было время и, главное, пространство, чтобы восстановить свои едва ли не вконец расстроенные ряды.

Линия пехоты еще тоже не успела как следует построиться, когда был получен приказ о наступлении. Перед солдатами лежала пыльная и выжженная солнцем равнина. Раньше чем они сумеют дотянуться штыками до плотной шеренги русских, им предстояло преодолеть 700–800 метров. Первые 600 метров можно было идти с обычной скоростью, 100 шагов (то есть 75 метров) в минуту, что по времени означает примерно восемь минут. Последние 200 метров, как всегда при атаке на ведущего беглый огонь противника, нужно было покрыть в значительно более быстром темпе. Этот отрезок должен был занять около минуты. В общей сложности наступление, очевидно, продолжалось девять минут, девять томительно долгих минут.

Пехота уже находилась в радиусе действия русской артиллерии. В шведов летели, описывая длинные грохочущие дуги, тяжелые снаряды. Здесь, в начале атаки, они не причиняли большого вреда. Однако по мере приближения к русским позициям сила и прицельность огня должны были возрасти. Самый кошмар, вероятно, наступил, когда шведским батальонам оставалось пройти метров двести. Тогда русские пушки могли начать обстрел разными видами картечи. Еще ближе шведы попадали в радиус действия мушкетов.

Тонкая синяя линия не успела уйти далеко, когда стало ясно, что равнение оставляет желать лучшего. Это было очень плохо.

Отдав Левенхаупту приказ идти в наступление, Реншёльд поскакал к Крёйцу. «Вы видите, насколько дальше растянута на фланге вражеская пехота? Что с этим делать?» — спросил он у генерал-майора, указывая в сторону только что начавшейся атаки. Крёйц ответил: «Ничего другого не посоветую, а только могу подойти на правое крыло, когда пехота наша приступит к штыковому бою». Как будто удовлетворившись предложением Крёйца, Реншёльд во весь опор умчался на левый кавалерийский фланг. Среди конницы справа все еще царили замешательство и расстройство рядов: всадники бесцельно метались из стороны в сторону. Крёйцу, однако, удалось выловить часть эскадронов и построить их на ограниченном пространстве, хотя он вынужден был поставить их один за другим. Первоначальный боевой порядок был нарушен, и кавалеристы, которых выстроил сейчас Крёйц, относились к трем разным колоннам.

Авангард его отряда составили несколько эскадронов из лейбгвардии Конного полка под предводительством лифляндского ротмистра Юхана Блюма. За ними встал Северосконский кавалерийский полк. В нем насчитывалось восемь эскадронов общей численностью в 600 человек. Одна из построившихся рот была из Ландскруны. В нее входили два ротмистра (один из которых, Юнас Эренклу, возглавлял ее), один лейтенант, два корнета, четыре капрала, один трубач и 49 кавалеристов. В обозе остались еще один капрал, один профос, четыре кавалериста, девять обозников, а также четверо больных: лейтенант и три кавалериста. Собственно говоря, в роте должно было насчитываться 125 человек, однако болезни и обморожения сильно разредили ряды. Был даже случай самоубийства: застрелился больной кавалерист Юхан Хэгг. За сконцами выстроился полк драгун Ельма. Командовал полком тридцатидвухлетний подполковник из Стокгольма Карл Левенхаупт. Полк был отдан под его начало на время отсутствия основного командира, полковника Нильса Ельма. Согласно плану, все эти соединения должны были врубиться в русскую инфантерию и таким образом поддержать атаку собственной пехоты.

Торопясь на левый фланг, Реншёльд проезжал мимо короля и его свиты. Фельдмаршал придержал коня и, загнанно доложив Карлу, что «пехота пошла скорым шагом на врага», поскакал дальше. «Как это возможно, чтобы баталия уже началась?!» — изумился Юлленкрук (пехота всего несколько минут как прошла с болота). «Они идут», — спокойно ответствовал король. Юлленкрук быстро нашелся: отвесив низкий поклон, он выразил надежду, что «ангелы Божий да сохранят Его Величество». Впрочем, ангелам должны были помочь драбанты, лейб-драгуны, а также та часть Северосконского кавалерийского полка, которая не была задействована Крёйцем на правом фланге. И они сомкнули свои ряды вокруг короля, когда того подняли на носилки и повезли к пригорку, с которого открывался вид на равнину.

А Юлленкрук вскочил в седло и поскакал по полю туда, где виднелись спины удаляющейся пехоты.

Тучному Пиперу недолго дали поспать под его деревом. Снова примчался Хермелин, который некоторое время тому назад сообщил ему об отбытии короля, — тогда сонный Пипер отмахнулся от него, дескать, не к спеху. Теперь статс-секретарь доложил, что «враг идет на сближение, дабы на нас напасть, тогда как наши могут ответить лишь несколькими мушкетными выстрелами». Вялый спросонья Пипер взгромоздился на коня, окинул сверху взглядом растянувшиеся по равнине шеренги русского воинства. Затем взор его упал на неразбериху, творившуюся за шведской пехотой. «Господь должен сотворить чудо, чтобы нам и на сей раз выпутаться удалось», — в ужасе оборотившись к Хермелину, произнес Пипер. Он резко развернул коня и понесся на правое крыло. Первый министр хотел переговорить с Карлом.

С другой стороны огромной поляны зеленая стена отреагировала на наступление шведов тем, что остановилась. Царь, который прежде ехал впереди линии во главе группы военачальников — генералов, генерал-лейтенантов, генерал-майоров, бригадиров и полковников, — теперь застыл на месте. Он взмахнул шпагой, благословляя полки, и уступил командование фельдмаршалу Шереметеву. Верный своей привычке, Петр и на этот раз не взял на себя роль главнокомандующего, а направил Лизетту к той дивизии посредине строя, которую решил сам вести в бой. Фельдмаршал приказал всем высшим офицерам возглавить свои подразделения. Артиллерийские орудия заняли небольшие интервалы между батальонами и открыли огонь.

---------------

К с. 165 ...и уступил командование Шереметеву — В соответствии с уставом всех европейских армий знаменосцы и командный состав при сближении на дистанцию полета ядра отходили назад, за первую линию. Так же сделал и Шереметев.

Расстояние до противника было еще порядочным, около 500 метров, поэтому бомбардировка началась с обстрела ядрами. Пушечные выстрелы гремели с равномерными промежутками, напоминая удары молота. Литые железные шары диаметром около 7,7 сантиметра выбрасывались из жерл со скоростью 220 метров в секунду. Примерно через две секунды после выстрела ядра достигали цели. И так раз за разом, раз за разом.

Ядра прорубали кровавые просеки в продолжающих наступать батальонах, что, однако, не останавливало солдат. Людей подбрасывало кверху, ломало, калечило, разрывало на куски. Одной из жертв обстрела стал прапорщик Скараборгского полка Свен Клинг. Барабанщик Андерс Перссон из Эртеберга (приход Хэрья), который, по-видимому, шел непосредственно за ним — в построенных к бою частях музыканты обычно следовали за знаменосцем-прапорщиком, — видел, как пушечное ядро попало прямо в офицера. Ударив прапорщика в пах, оно практически разрезало человека пополам. Изувеченный офицер упал на землю и мгновенно, не издав ни звука, умер.

Но видят ли, Марс, твои змеи, одетые в пламя и грохот,
Что они натворили? Плюющие смертью драконы —
Разверзшие пасти мортиры, и гаубицы, и другие,
Швыряющие гранаты, наполненные картечью,
Угрюмые, черные ядра и бомбы, рыхлящие землю, —
Что они натворили? Когда это начало всюду
Свистеть, и шипеть, и взрываться, увидели мы, как над нами
Руки и ноги взлетали, как падали люди и кони
Одни на других вперемежку, и в куче одной копошились.

Г. Шернъелъм

Теплый летний ветер дул шведским солдатам в лицо, обволакивая их ряды пахнущей порохом дымкой (взорвавшийся заряд из черного пороха напоминает по запаху тухлые яйца). Видимость все больше сокращалась.

Шаг прибавлялся к шагу, метр к метру. Нагретое поле между двумя боевыми линиями пожиралось марширующими ногами. Можно хотя бы отчасти вообразить себе эту страшную сцену. Солнце; застывшая на месте длинная зеленая стена русских пехотинцев, над головами которых развеваются многоцветные стяги; неослабевающий поток с ревом и грохотом вырывающихся из малых пушек огненных клиньев; катящиеся над полем огромные клубы дыма, которые делаются все больше и все плотнее по мере приближения к изрезанному вспышками пламени фронту русских; небольшие черные шары, кромсающие пыльный воздух своими быстрыми — и хорошо заметными — зарубками. А по другую сторону равнины скорым шагом наступающая тоненькая синяя линия: плещущиеся знамена, звяканье оружия и амуниции, лязг, когда падающие с высоты ядра и осколки отскакивают от штыков и наконечников пик, глухой рокот барабанов, стеклянные голоса рожков и сопелок; громкие крики: рявканье приказов, хрипы и нечеловеческие предсмертные вопли, от которых грохочущее и расколотое солнцем небо грозит и вовсе разлететься на кусочки; люди, которые спотыкаются, падают, обмякают, валятся, шатаются, скользят, шлепаются, опускаются, низвергаются на прогретую солнцем почву; фонтаны крови и оторванных конечностей; на земле выпущенные кишки, пропыленные, странно перекрученные тюки в красных тряпках, не поддающиеся определению липкие части людей и лужи чернеющей крови; и тоненькая синяя линия, которая все продолжает и продолжает идти вперед, пока не доходит до клубящегося дыма и не исчезает в нем.

Едва ли не на самом краю правого фланга, в рядах лейб-гвардии Гренадерского полка, в роте Уксеншернов, шагал двадцативосьмилетний пикинёрский капрал Эрик Ларссон Смепуст, родом из селения Уксберг в восточной Далекарлии. Под его началом было десять рядовых пикинёров: Эрик Ернберг, Свартхювюд, Драбитиус, Эрик Берг, Тумас Сван, Маттс Гран, Улуф Эльг, Юхан Ельмар, Маттс Стоккенстрём и Ларе Бергвийк. По словам капрала Смепуста, пальба русских напоминала «какую-то нескончаемую грозу».

Когда до неприятеля оставалось метров двести, русская артиллерия перешла от ядер к картечи. Железный шквал превратился в ураган. Дула полковых орудий выплевывали заряд за зарядом: один густой рой за другим свинцовых пуль, обломков кремня и сеченого железа врезался в тонкую синюю линию. Солдаты упрямо продвигались вперед, шагая во весь рост под градом осколков, видимо, снова и снова убаюкивая свой смертельный страх мыслью о верности сказанного в уставе: «ни одна пуля не поразит солдата», коли не будет на то воли Божьей, — независимо от того, идет ли он сквозь свинцовый дождь выпрямившись или пытается спрятаться в укрытие.

Если верить в справедливость этих слов, то, очевидно, именно теперь, в эти страшные минуты, Господь Бог пожелал смерти множеству несчастных шведских воинов. Залпы пробивали в редеющих рядах колоссальные дыры. Капральства, роты и батальоны стирались в порошок. Линия шведской пехоты напоминала сломавшийся в дороге огромный экипаж, который разваливается на части, но из-за собственной неповоротливости и массивности, а также благодаря захватывающей дух скорости, продолжает безудержно катиться вперед. В этой сумасшедшей штурмовой атаке и впрямь было нечто свойственное не столько человеку, сколько машине. Вероятно, в эти самые минуты, когда русские орудия извергали картечь, артиллерийский огонь и нанес пехоте самый большой, самый страшный урон.

На тех, кто пережил тогда огневой ураган, он произвел неизгладимое впечатление. В дневниках и памятных записках мы находим шероховатые формулировки, которые дают некоторое представление о кошмарной действительности. Драбантский писарь Нурсберг вспоминал: «метание больших бомб вкупе с летающими гранатами на то похоже было, как если бы они с небес градом сыпались». Эскадронный пастор Смоландского кавалерийского полка Юханнес Шёман говорит, что огонь русской артиллерии был чудовищный и «доселе неслыханный» и что «волоса вставали дыбом от грома пушек и картечных орудий залпов». Один из присутствовавших на поле боя зрителей, прусский подполковник и тайный советник Давид Натанаэль Зильтман, который следовал за шведской армией в качестве наблюдателя, писал домой, явно ошеломленный сражением: дескать, огонь русских был настолько силен, что у него слов не хватает описать его; он также сравнил обстрел с градом.

Интенсивный огонь действовал сокрушительно, и потери были очень велики. А ведь на русский шквал металла еще даже не успели ответить. Особенно тяжело пострадал кальмарский батальон; был сражен командир полка Густаф Ранк, а также многие из его подчиненных; по словам одного участника атаки, «за один-единственный залп мы потеряли чуть ли не половину полка». Другой из оставшихся в живых, пехотный лейтенант Фридерих Кристоф фон Вайе, хвалит шведских солдат: «Они сломя голову неслись навстречу смерти и по большей части бывали сражены грохочущими русскими пушками, прежде чем получали возможность применить мушкеты».

Тонкая синяя линия продолжала двигаться сквозь пороховой дым; солдаты и офицеры пробирались через хаос разрывающихся, брызжущих во все стороны осколками, смертоносных ядер и пороховых искр, не имея возможности сделать ни единого ответного выстрела. Согласно отработанной методике ведения боя, они берегли огонь до крайности. Ведь чем ближе подойдешь, тем результативнее получится залп. Очевидно, в их положении при сомнительном качестве пороха, в этом был свой резон. Рассчитывать можно было на один-единственный выстрел, затем предстояло бросаться вперед со штыком, пикой или шпагой. Оттого солдаты и продвигались с молчащими ружьями, оставляя за собой убитых и раненых.

В стоящей перед шведами зеленой стене обнаружилось движение. Первые шеренги русских опустились на колено. Мушкеты были взяты на изготовку. Шведские солдаты, идя через вонючую пороховую гарь, прибавили шагу. Последний отрезок они бежали, бежали прямо в вечность.